Прыжок в длину

Женечка думал, что за деньги, которые он согласился заплатить Морису, тот будет заниматься с ним индивидуально. Однако на изрытой и исчирканной лыжами площадке, куда он, распаренный и зябнущий, наконец, дотащился, ожидала целая группа. Судя по высоченной блондинке во всем радикально-розовом, включая мохнатые ангорские перчатки и похожий на пряник глазированный рот, а также по нескольким крупным мужчинам с характерными начальственными мордами, группа состояла в основном из соотечественников. Женечка считал, что раз все собрались, то будут как-нибудь кататься. Вместо этого бодрый инструктор объявил, что занятие посвящено искусству «ошчень хар’гшо падай» – как будто Женечка только что не проделал именно это, куда уж лучше! Однако оказалось, что по правилам валиться надо на бок, потом складываться зетом, подбирая ноги и лыжи, и, опираясь на гнущиеся палки, каким-то образом воздвигаться. В исполнении легкого Мориса этот трюк казался абсолютно простым, но как только группа по команде инструктора легла, площадка сделалась похожа на отделение травматологии в ослепительно белой швейцарской клинике. Кто-то запутался, у кого-то отстегнулась и тихо уехала лыжина, некоторые все же с трудом поднимались, опираясь на палки, будто инвалиды на костылях. Вдруг у всех, включая блондинку, заточенную до миллиметра под модельные стандарты, задницы оказались тяжелыми, а руки-ноги неуклюжими. Но хуже всех получалось у Женечки. Он возился и ерзал, фатально прикрепленный к палкам и лыжам, фатально ими растопыренный, желающий как-нибудь сломать крашеную ловушку, все время помнящий при этом, что деревяшки стоят денег. Он больно подвернул правое запястье, он наглотался жесткого пресного снега, почему-то имевшего привкус пластмассы; он каждым граммом своего живого веса ощущал, как морщинистый, абсурдно многоугольный горный массив, чуя в Женечке сродное своему камню тяжкое вещество, тянет его к себе. Наконец общими усилиями негодяйчика подняли и поставили вертикально. Громоздкий и негнущийся, моргающий залепленными глазками, весь в ледяном зерне, Женечка тем не менее оставался невозмутим: раз у него не было в планах кататься на лыжах, то и досадовать нечего. От возни негодяйчика на площадке образовалась рваная яма, будто здесь копали небольшим экскаватором.

По-настоящему рассердился Женечка вечером. Уж он расстарался, обежал в сахарном поселке все магазины и магазинчики, одурел от стариковского едкого запаха сыра и приторной теплоты парфюмерных отделов, но все же явился на ужин с добытым букетом. Холодные белые розы, наоборот, ничем не пахли, зато богатый пук весил как фарфоровый сервиз. Однако долгожданная Кира, спустившаяся из номера в каком-то тусклом свитере и в трикотажных растянутых штанах, приняла роскошные розы так, будто ей вручили докучливый, обременительный груз. «Ой, спасибо, зачем, не надо было», – пробормотала она невыразительным голоском, держа букет цветами вниз, и Женечка отметил, что впервые видит ее с немытыми волосами, какими-то плоскими, деревянного цвета. Еще не все было потеряно, и негодяйчик церемонно предложил пойти поужинать в одно хорошее место – действительно приятное и весьма дорогое, где Женечка сегодня на пробу отобедал и заценил ассорти из дичи, а также чучела этой самой дичи, с виду совершенно живые, на ощупь твердые, будто сундуки.

«Да мы уже как бы с ребятами договорились», – вяло ответила Кира и кивнула в сторону ресепшена, где толклась и гоготала вчерашняя компания во главе с трескучим Мотылевым. Пришлось опять тащиться за всеми в тот самый ресторан, где Женечкины деньги не имели цены. Здесь, в демократичной тесноте, на каждого едока приходилась половина столика размером чуть больше табуретки, а свойские официанты, по тону поведения тоже как бы участники шумного ужина, протискивались и проносили кренящиеся блюда прямо над головами, заставляя клиентов наклоняться. На этот раз Женечке повезло оказаться напротив Киры, но она все равно на него не смотрела. Кира горбилась, ежилась, терла друг о дружку неодинаковые колени и зажатые между коленями ладони – а Мотылев, поигрывая вилкой в левой и ножом в правой, рассказывал анекдот. «Должно быть, месячные», – подумал Женечка, наблюдая, как угрюмая Кира свешивает свои немытые вялые стружки едва не в коричневый соус. «Катались сегодня, ваше благородие?» – вдруг обратился к негодяйчику оживленный, весь какой-то заостренный, Мотылев. «Ну, не то чтобы катался», – произнес Женечка с большим достоинством, препарируя у себя на тарелке толстокожую сосиску. «Катались, а как же! – напористо воскликнул Мотылев, и нож в правой блеснул, словно отвалил ломоть жирного, как сыр, электричества. – У меня вот тут целая фотосессия, как такое было пропустить!»