Прыжок в длину

Кира была как драгоценное ожерелье, у которого порвалась нитка: бусины были рассыпаны повсюду, от оригинала оставались пустые обрывки с бесполезной застежкой. Дело в том, что Кира вела себя совершенно не так, как планировал негодяйчик. По замыслу, они должны были каждый вечер где-нибудь торжественно ужинать: он – в одном из двух привезенных с собой лайковых костюмах, она – в открытом и блескучем вечернем платье, которое Женечка собирался ей купить и даже присмотрел в одном из крошечных, при этом жутко дорогих поселковых бутиков. Теперь этот призрак из тюля, царивший в яркой витрине, дополнительно мучил негодяйчика, потому что завладеть вниманием Киры никак не удавалось. Она все время была окружена своей энергичной, все прибывающей, сворой, явно враждебной по отношению к Женечке, норовившей его оттеснить, облаять оскорбительным смехом, а то и цапнуть до крови. Настроение Киры буквально скакало от лихорадочного, с приливающим и отливающим румянцем, оптимизма до унылой опустошенности, когда только протез, на который она словно натыкалась при ходьбе, оставался твердым, все остальное вихлялось, болталось, со здоровой ноги все время сваливалась и отставала от хозяйки мятая плоская туфля. Ужинали каждый вечер всё в том же, оскорбительном для Женечки, месте, и Кира занудно сетовала, что никак не освоит по-настоящему горные лыжи, что это на нее не похоже, что она ожидала от себя гораздо больших успехов. За всю почти целую неделю негодяйчику только пару раз повезло остаться наедине со своей будущей супругой, причем его попытка нежно приобнять настоятельно нужное ему существо превратила Киру в угловатый и горбатый камень, а легкий, как перышко, поцелуй в уголок шершавого рта внезапно вызвал такую бурю слез, икоты, надсадного кашля, что даже негодяйчик перепугался.

* * *

Между тем хорошенький поселок готовился к Рождеству, что считалось здесь важней, чем Новый год. Над центральной улочкой натянули целое ажурное полотнище мигающих, играющих, выкладывающих как бы волшебные фонтаны разноцветных огней. Буквально каждое строение, включая памятный сарай с деревяшками и куртками, было словно нарисовано в темноте отчетливыми линиями золотых и розовых гирлянд, что казалось Женечке особым видом жульничества, потому что световой рисунок, как бы детский, был гораздо симпатичнее, чем реальный поселок днем, – и вообще, ночные огни могут очерчивать и изображать совсем не тот объект, к которому они в действительности прикреплены.

Днем разубранные крепкие лошадки таскали по улочкам лаковые сани, битком набитые орущими верзилами, и после проезда этих валких бутафорских экипажей на снегу, в окружении бутиков, иногда золотился свежий, уже размазанный полозьями дымящийся навоз. Многочисленные Санта-Клаусы, нанятые отелями, отличались от отечественных Дедушек Морозов более коротким, в виде скорее курток, покроем традиционной красной одежды и некой общей спортивностью, европейской моложавостью, неуместной, по мнению Женечки, для данного праздника. Они не только раздавали прохожим открытки и шоколадки с юмористической рекламой, но и мелькали, вперемешку с обычными лыжниками, на исчирканных склонах, иногда теряя длинные колпаки с помпонами и даже накладные бороды, напоминавшие в полете серые перья. Такие же, как у них, колпаки из синтетической, скрипучей на ощупь фланели продавались на каждом углу, и многие в них обряжались, чтобы свободней орать и плясать, – но Женечка терпеть не мог ненастоящей одежды, не понимал затрат на маскарады и предпочитал оставаться самим собой, а не куклой в спектакле. Пластмассовое «рождественское дерево», вставшее на пятачке перед скучной, как беленый амбар, местной церковкой, Женечка также не одобрил: эта подделка бутылочного цвета ничем не пахла и несла на себе четыре, и только четыре, разновидности зеркальных шаров, которые Женечка, обойдя сооружение кругом, не поленился посчитать.