Прыжок в длину

Он опасался, что Кирина свора будет отмечать Рождество все в том же позорном ресторане – который им, как выяснилось, оплачивает какая-то швейцарская газета. Однако подхалимы русской знаменитости решили ради праздника сами тряхнуть мошной и закатиться в соседний городок, что теплился нарядно, будто именинный торт со свечками, за пазухой сизой горы, самой надменной из всех. Женечка прознал о поездке случайно, Кира, погруженная в свои туманы, как-то его не пригласила, что было, сказать по правде, необыкновенно больно. Накануне вечеринки Женечка ухватил за локоть целеустремленного, чесавшего куда-то мимо канатной станции Мотылева и без обиняков объявил, что тоже намерен присутствовать. «Ну, вообще-то…» – замялся недовольный Мотылев, состроив вяленую рожу и весь завернувшись в сторону своей неизвестной цели. «Конечно! Обязательно!» – послышался звонкий голос Киры, и она неумело подъехала, точно кто ее неодинаково дергал за обледенелые лыжины. «Я была уверена, что сказала тебе, – произнесла она виновато, ткнувшись с размаху в Женечку и заключив его в объятия, криво подпертые лыжными палками. – Что-то я стала совсем никакая. Еще позавчера думала, что пригласила». «Вот как», – сердито буркнул Мотылев, вывернулся и почапал дальше, не совсем в ту сторону, куда стремился изначально. «Валерка просто ревнует, – смутно улыбнулась Кира, на этот раз настоящая, не собиравшаяся ни в кого превращаться. – Знаешь, наши завтра собрались напиться. Ты, я знаю, не злоупотребляешь, так что будь при мне, пожалуйста, если все они полягут под столом». Женечка горячо пообещал.

Ровно через сутки Женечка, выбритый до гранитного кладбищенского лоска и очень достойно одетый, спустился к вызванным для путешествия такси. Церковная башенка, похожая на граненый, остро отточенный карандашик, брякала колокольцем так неистово, что негодяйчик забеспокоился, не случился ли пожар. Он, если честно, опасался какой-нибудь помехи, внезапной каверзы и с тревогой всматривался в горные склоны, ставшие цвета грозы, с обморочными белилами низко осевших облаков. Однако все шло по плану, румяная свора собралась у трех оранжевых минивэнов практически вовремя, и Кира сияла в нежной крашеной шубке, со стразовой звездой в высоко уложенных волосах. По праву официального сопровождающего Женечка уселся рядом с нею в головной автомобиль и во все время гладкого огнистого пути держал невесту за руку, которую та не отнимала, только тихонько вздыхала и круглыми стеклянными глазами смотрела в окно.

На необычайно скользких ступенях ресторана, где был заранее сделан резерв, компанию приветствовал здешний Санта: жизнерадостный пузан на ногах колесом, с большим мясистым носом и огромным лбом как бы в два этажа, весьма похожий в своей широкой бороде на канонического Карла Маркса. В рифму к основоположнику, заведение оказалось русским. На эстраде добры молодцы в атласных рубахах извлекали ноющий разлив из ярко-желтых балалаек, из которых одна малютка была размером с деревянную ложку. Стены заведения были расписаны курчаво разузоренными птицами, женственными конями и похожими на новогодние елки кремлевскими башнями. Стилизованный прилизанный официант в фартуке провел гостей к заказанному столу, где уже ожидали сморщенные соленья и мутные морсы в стеклянных кувшинах; тотчас прилетела, как на крыльях, блестевшая горкой бисера черная икра.

Только эта икра да еще нарезанный вручную, то есть криво, бородинский хлеб и были приемлемы; все остальные блюда оказались с сильным акцентом, причем скорее с китайским. Борщ, нежно-розового цвета, был сладковатый, терпкий и недостаточно горячий; пельмени, которым полагалось быть маленькими и тугими от мясного сока, плавали в сером бульоне, будто большие дряблые тряпки. Балалаечников на эстраде сменили горластые цыгане, их усатые жирные солистки звенели монистами, будто обезумевшие, высыпающие состояния игральные автоматы. Все вокруг было смещено, безумно. Лихое, подгоняемое скрипками и воплями веселье не сближало сидящих за столами, наоборот, обособляло каждого в его глухом коконе. Кира сидела рядом с напряженным Женечкой, очень прямая и немного растрепанная, вместо теплой ладони предлагая ему неудобный, скользким шелком обтянутый локоть. Скрипки все не умолкали, все неслись, вились, щекотали и царапали слух, будто сумасшедшие многоножки.