Прыжок

– Это вы сумасшедшие! Все вы, все! Люди и ваши игрушки!

– Какие игрушки?

– Живые! – будто выплюнула Лючия. – Кошки, лошадки, вся прочая дрянь, которой вы дали разум и выпустили в космос! Мрази, мрази, мрази!

Она снова вскинула руки и напряглась. Из-под затянувшихся стяжек проступили капли крови.

– Извини, Тедди, но придется прервать разговор, – раздался с потолка голос Марка.

Откуда-то из-за кушетки выскользнул крошечный многоногий бот и всадил в шею Лючии иглу. Девушка обмякла, ее руки бессильно упали.

– Очень интересно, очень познавательно, – сказал Марк. – Но возникла опасность, что она растянет пластик и сможет высвободить руки. Боюсь, ей достаточно было двух-трех секунд, чтобы освободиться и убить тебя.

– Не убила же раньше… – пробормотал Тедди.

– Я склонен считать, что в тот момент остатки ее настоящей личности сопротивлялись, – сказал Марк.

Тедди кивнул. Он помнил, как Лючия молотила его, а он так и не решился ударить в ответ. И даже в те секунды с недоумением понимал, что его избивают, а не пытаются убить.

– Хорошо было бы послушать ее подольше, – вздохнул Марк. – Но и так достаточно интересно, верно?

– Это действительно возможно? – спросил Тедди. – Что ее не было на Земле, а вместо нее был биомеханизм?

– Не знаю, – ответил Марк. – Сомневаюсь, но не знаю. Однако Лючия была уверена в том, что говорила.

Тедди кивнул.

– А сейчас возьми скотч, приятель, – попросил Марк. – Понимаю, что тебе трудно, но руки ведь уже поджили? У доктора в ящике стола есть рулончик. Плотно привяжи Лючию к кушетке, я не хотел бы держать ее все время под наркозом.

– Где доктор? – спросил Тедди, роясь в столе.

– Возле шлюзовой, – сказал Марк. – Командир с Криди пытаются починить антенны. Доктор с Яном, они кое-что затеяли.

– Как ремонт? – Тедди нашел скотч и теперь пытался отлепить кончик ленты. В перчатках, полных геля, это было нетривиальной задачей.

– Все сложно, – уклончиво ответил Марк. – Но они стараются.

Мир вокруг становился все необычнее и необычнее.

Горчаков с любопытством следил за тем, как исчезает и белый цвет. Теперь он стоял в черной тьме, но тьма эта была наполнена оттенками, позволяющими видеть все неожиданно четко и контрастно, как в технике рисования «гризайль».

«Откуда я знаю про гризайль?» – подумал Валентин с интересом. Кот уже скрылся за уцелевшей антенной, тянувшийся за ним фал уходил за борт корабля. Тот фал, которым был пристегнут Горчаков, почему-то дергался, натягивался, тащил его в люк. Пришлось упереться ногами, даже чуть откинуться, чтобы устоять на месте. Фал подергался и ослаб.

Оставалось только ждать. «Гризайль… Я любил рисовать в детстве, я ходил в художественную школу, но это было давно… я все забыл…»

Неожиданно он вспомнил залитый светом зал, мальчиков и девочек, стоявших перед смешными маленькими мольбертами, почувствовал кисточку в своей руке. Услышал голос преподавателя Эдуарда: высокого, тощего, угловатого, в черных брюках и черном свитере, будто он сам был нарисован в технике «гризайль».

– Не важно, станете ли вы художниками, знания не бывают лишними. «Гризайль» – красивое слово, правда? Это живопись, в которой используется только один основной цвет в его различных тоновых вариациях…

Валентин будто наяву оказался в своем детстве. Видел свою руку, неуверенно касающуюся мягкой акварельной бумаги кисточку, свои тощие ноги с поцарапанными коленками и обтрепанные понизу шорты, чувствовал медовый запах ученических красок…

Как странно! Оказывается, он помнит каждый момент. Не просто помнит, может перенестись в него!

Валентин подумал о другом – и память услужливо развернула перед ним черноморский берег, смеющееся лицо девушки, которую он любил, соль на губах, а потом – сладкий привкус ее поцелуя, звонкий смех, она вскочила и побежала в воду, парни хохотали и пихали его в спину:

– Валька, не упусти!

«А я ведь могу не упустить, – вдруг подумал Горчаков. – Могу сейчас побежать. И догнать…»

Он подумал, что понимает, почему любопытный журналист вдруг отцепил фал и спрыгнул с несущегося корабля. Отправился догонять что-то свое. Может быть, и сейчас догоняет? Где-то в вечности пространственно-временной червоточины? Давно кончился воздух в баллонах, давно иссякли батареи скафандра, но все это условность, а он летит, бесконечно переживая один момент своей жизни за другим…

Рука Горчакова поползла к поясу, нащупала крепление фала. Да, механизм заклинен, но у него есть универсальный нож, стандартный инструмент космонавта. Глупо было ограничиться механизмом, верно? Валентин может освободить рычаг сброса. Или перепилить фал, тот очень прочен, но мономолекулярная нить в ноже его рассечет…

Он убрал ладонь с рукояти ножа.

Потом.

Когда Криди вернется.

Он дождется возвращения кота, а лишь потом отправится в вечное ничто. Он командир, он должен заботиться об экипаже.

Где же этот кот?

Валентин посмотрел в сторону антенны.

И увидел Криди.

Тот висел на фале, кота тянуло за кораблем, словно лыжника за бугелем. То ли он сорвался, то ли спрыгнул сам – и теперь, утратив связь с кораблем, безвольно болтался на конце фала.