Провокатор

Лебедев поблагодарил за рекомендацию, но тут появился сияющий, как начищенный медный пятак, барон Зальца, прилизанный и напомаженный сверх обыкновения. Инженер-путеец уже был тут, оставалось дождаться Белевского-старшего, и он не замедлил.

– Итак, дамы и господа, – обвел библиотеку насмешливым взглядом барон, – в январе, как многие помнят, мы с присутствующим здесь господином Скаммо заключили пари. Он утверждал, что война Испании с Америкой начнется в ближайшее время и все завершится за три-четыре месяца.

Я про себя ахнул. Ах ты ж, сукин сын, как вывернул! Вот он чего такой сияющий – нашел лазейку! Дать бы тебе в морду, но это дуэль, а она мне совершенно ни к чему.

– Я прошу уважаемых арбитров признать, что предсказание не сбылось – война еще продолжается, а сухопутная фаза даже не началась, не говоря уж о «революции в Колумбии», – торжествующе играя голосом, закончил Зальца.

Белевский и путеец о чем-то коротко переговорили, и Семен Аркадьевич выступил вперед:

– Мы считаем, что формально прав господин барон и присуждаем ему победу в пари.

Собрание негодующе загомонило. По преимуществу присутствующие были за меня, хотя сторонников формального решения по пари тоже хватало.

Наташа вспыхнула, подалась вперед и отчеканила:

– Это… это несправедливо! Михаил Дмитриевич все предсказал верно – и провокацию со взрывом, и скорое начало, и морские победы! Я считаю, что победил он! – и прежде, чем кто-либо понял, что происходит, эта восторженная девчонка бросилась ко мне и поцеловала в щеку.

Барон скривился. Я думал, что он что-то скажет, но Зальца все-таки смолчал и только прикусил губу. И правильно, так как большинство было явно не на его стороне. Да и взгляд Наташи не сулил барону ничего хорошего.

Ну а я… Я обомлел, словно мальчишка. Влюбился, что ли? Ну что же… попаданец тоже человек.

Следующие два дня я летал как на крыльях, невзирая на то, что после завершения пари Белевский попросил меня уйти. Я разрывался между Строительной конторой, Собко с путеукладчиком, студентами-аграриями, жилищным обществом, встречами с Зубатовым, потихоньку сколачивая все проекты воедино.

А потом все посыпалось к едрене фене.

Весна 1898 года

Всю зиму мать мучилась болями в груди, порой даже не могла работать, а с утра до вечера лежала у печи под лоскутным одеялом. В такие дни Митяй не ходил в школу, а подолгу сидел у ее постели и гладил руку, иногда убегая в сени, где горько и молча плакал от бессилия, пока его никто не видел.

Несколько раз приезжал дядька Василий, привозил муки да масла, а потом велел матери собираться и ехать с ним к фершалу на станцию. Митька напросился ехать тоже.

Зимняя дорога была скучна, фершалская изба с больничкой была даже меньше, чем у деревенского богатея Зыкина, а рядом стояло несколько саней, на которых из окрестных деревень приехали такие же страдальцы.

Фершал пришел не сразу, долго возился трясущимися руками с замком, запустил всех в сени и ушел дальше вглубь, где долго гремел рукомойником. В сенях от собравшихся пахло знакомо – портянками, овчиной или потным телом, а вот приемный покой, куда они вскоре попали, пах незнакомым душноватым запахом и был выскоблен до янтарного цвета досок.

– Батюшка, который раз прошу – колодит живот, спасу нет! Дай ты мне ради Христа лико-бы какой, а то порой хоть по земле катайся!

Фершал равнодушно поднял красные опухшие глаза и, дыша в сторону, произнес:

– Зря ездишь. Сколько раз тебе говорил, у тебя катар желудка, тебе надо молоко пить и кашицу есть, а не селедку с квасом! Иди, иди… Что у вас? – обратился он уже к дядьке с мамкой.

Василий первым делом развернул узелок с гостинцем, фершал сгреб его в ящик стола и начал расспрашивать мать, потом приказал ей скинуть полушубок и кофту, а Митяя и дядьку выгнал обратно в сени. Минут через пять их позвали назад, мать уже оделась, а фершал непослушными руками писал на четвертушке бумаги.

– Грудная жаба, – объяснил он дядьке, а Митяй при этих словах содрогнулся, вспомнив баню и монашек, «вразумивших» его, и едва не упал в обморок, но оперся на лавку и устоял.

– Давайте пить настой калины и вот рецепт, один порошок три раза в день, аптека у самой станции.

Порошки, даром что стоили целый рубль, который дядька с причитаниями вытащил из узелка, добытого из-за пазухи, не помогли, только зря деньги потратили. Не помогла и калина – одним утром в межень мать не проснулась, и Митяй с Матреной и двумя младшими весь день безутешно рыдали в уголке, пока в доме суетились соседки. Мать обмыли, уложили в домовину, деловито отпели и закопали на погосте у церкви.

На поминки съехалась вся родня – и по отцу, и по матери, и порешило общество сирот разобрать по семьям, оставшееся невеликое имущество поделить, а избу продать, хоть и на дрова.

Так вот из семи душ Митяй остался один, хоть и забрал его к себе дядька Василий.

Май 1898 года

Вот истинно, хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах.