Провинциал

Сердце у Вани замерло. А Егор потрепал Ваню по волосам и сказал:

— Купим матери шубу, а? Или телевизор? Как думаешь? Конечно, ты давно мечтаешь о телевизоре. Но у мамы пальто старое, тяжелое. В общем, решай: как решишь — так и будет.

Ваня мог сказать «телевизор», и ни Егор, ни Елена Ивановна не упрекнули бы его за это, все решилось бы просто: Егор — за шубу, а Ваня и Елена Ивановна — против. Значит, надо купить телевизор, потому что на него уже второй год откладывали деньги, потому что, в конце концов, сами когда-то решили всей семьей: телевизор. Но Ваня почувствовал: скажи он так, старший брат перестанет его уважать. «Эх ты, — скажет глазами Егор, — ребенок!» А глаза у него серые, яркие, увидишь в них себя, такого жалкого, ничтожного, и захочется спрятаться, а куда?

— Шубу… — сказал Ваня, и сердце его словно оборвалось и покатилось вниз по каменным ступенькам: так тяжело и больно забилось оно.

В сорок один год Елена Ивановна впервые надела шубу и почувствовала вдруг себя совсем молодой. Она не ходила, она летала по городу и улыбалась, улыбалась, улыбалась. А когда в первый раз она пришла в шубе в редакцию и никто, по рассеянности или равнодушию, не заметил этого, возмутилась и сказала сидевшим в отделе мужчинам:

— Как не стыдно, да посмотрите вы на меня!

Мужчины удивленно оглядели ее и принялись просить прощения, расхваливать покупку, а один из сотрудников на следующий день принес из дому «рогульку», чтобы Елена Ивановна могла вешать на нее шубу.

Когда Елена Ивановна рассказывала об этом дома, ее глаза сияли таким счастьем, что Ваня не жалел, что купили не телевизор, а шубу.

Обидно только, что поносить ее Елена Ивановна успела всего три месяца…

«Почему такая несправедливость? — думал Ваня. — Всю жизнь у мамы не было шубы, а теперь, когда шуба есть, она не может ее надеть… Почему так устроен мир? Может, мы сами виноваты в этом?.. Какой смысл, например, в том, чтобы маме надрывать свое здоровье, не думая ни о себе, ни о нас с Егором? Зачем помогать всем, кто тебе никогда не поможет, а твою помощь воспримет как должное и даже не всегда скажет «спасибо»? Если бы я раньше, до того, как мама заболела, понял это!.. Прав Егор, когда говорит: надо быть с мамой пожестче, нельзя оставаться смиренным бычком и наблюдать, как без толку транжирит она свою жизнь на пустяки. Надо убедить ее, а нет — как у ребенка отбирают игрушку… Впрочем, и так нельзя! Егор говорит: нельзя любить разом все человечество, человечество начинается с родных, близких, друзей, и в первую очередь надо думать о них. И если каждый на земле поймет это — все будут счастливы… Так просто и так понятно!.. Эх, скорей бы домой! Дома лучше, и мама скорее поправится, увидит тополя — и сразу ей станет легче…»

23

Было холодно, и, несмотря на то, что на крышах домов, на бульваре лежал ослепительно белый снег, день казался сумрачным и тусклым.

Взобравшись по скользким высоким ступенькам на школьное крыльцо, Ваня взялся за дверную ручку, потянул ее на себя и вдруг почувствовал, что эту дверь он открывает в последний раз.

Он вошел в вестибюль. В глаза бросилась газета «Ровесник».

Ваня бегом поднялся на третий этаж. В коридоре он вдруг остановился и подумал, что никогда больше не увидит этих стен. Он внимательно огляделся, стараясь заметить что-то такое, чтобы запомнить на всю жизнь, но ничего особенного не обнаружил, и от этого ему стало грустно.

Класс был пуст, на исцарапанной доске написано мелом:

«Ура! Аннушка заболела! Математики не будет!»

Он подгадал, чтобы прийти к последнему уроку…

Что ж, не повезло…

Ваня вышел из класса, прикрыл за собой дверь и медленно побрел по коридору.

Елена Ивановна лежала, закрыв глаза, нахмурив лоб. Она не спала, а, как сама говорила, набиралась на дорогу сил.

— Скорей бы, сынок, домой, — сказала она утром Ване. — Мне сегодня наш двор приснился, тополя — все в молодой зелени, как будто уже весна, и Юрка… этот, маленький, беленький, из третьего подъезда…

Ваня вспомнил двухлетнего белобрысого Юрку. В общем дворе росло несколько могучих пирамидальных тополей. Юрка любил набирать из крана воды в рот и прыскать на деревья. За день раз сто сбегает к крану и назад, к тополям. Однажды, выведенный из терпения тополиным пухом, дядька Санька из того же Юркиного подъезда решил тополя спилить и приволок откуда-то электропилу. Вгрызаясь в ствол дерева, электропила визжала так, будто не она резала по живому дереву, а ее резали. Сосед спилил два тополя, однако жильцы всем двором восстали, не дали тронуть остальные деревья. Но как-то пусто стало на месте тех двух тополем, сиротливо торчали аккуратно срезанные пни. Только Юрка все бегал, поливал их: может, еще вырастут…

Вчера, когда Егор ушел за билетами на вокзал, Елена Ивановна, глядя на Ваню, вдруг вздохнула и покачала головой:

— Боже мой, ты уже совсем взрослым. А ведь сама я, кажется, вчера была девчонкой. Играли до ночи в «казаки-разбойники», бегали по крышам сараев. Вот и жизнь прошла…