Провинциал

У тополя Ваня выпустил ее руку, подошел к дереву, прижался щекой к жесткой оледенелой коре.

— Здравствуй, тополь, это я, — прошептал он тихо. — Ты не из нашего города?

— Что за нежности! — раздался за спиной насмешливый голос Нины.

Ваня обернулся.

— Понимаешь, это наш тополь. В нашем дворе таких четыре растет… Только у нас они большие, в два раза выше этого. А еще у нас горы и море! — Ваня мечтательно прикрыл глаза. — В прошлом году, летом, я побрил на лыску голову, у нас все мальчишки бреют, чтобы волосы лучше росли, побрил голову и целый день провалялся на пляже. Пришел домой — голова красная, болит жутко. Ночь не спал. Мама с Егором перепугались, отвели наутро в поликлинику. У меня аж пузыри на голове высыпали. Оказалось, ожог второй степени. Врачи удивлялись, как не было солнечного удара.

— Бедненький! — Нинино лицо приняло страдальческое выражение. — Очень больно было?

— Больно. Я потом больше всего боялся, что волосы перестанут вообще расти, лысым останусь. — Ваня засмеялся.

— Такие страхи говоришь, — вздохнула Нина. — Пойдем отсюда, пойдем, я знаю одно местечко. — Она заговорщически подмигнула и поманила Ваню за собой в глубину сада.

Через полчаса они вышли на небольшую полянку, на краю которой стоял ослепительно сверкающий сугроб.

— Нашла! — крикнула Нина и радостно захлопала в ладоши. — Нашла! Нашла!

Она подбежала к сугробу, подпрыгнув, упала на него, сугроб мягко спружинил, над ним поднялся рой золотистых снежинок, обнажились сухие стебли травы, и Ваня догадался, что это не сугроб, а припорошенный снегом стожок.

Нина смотрела на Ваню сияющими глазами, звала нетерпеливо:

— Залезай сюда! Здесь здорово!

И Ваня вдруг почувствовал, что это в самом деле здорово — настоящий стожок сена в Ботаническом саду. Он весело гикнул, рысцой подбежал к стожку и, не чувствуя тяжести в теле, упал на него, раскинул руки, долго глядел молча в золотистое небо.

Нина зашуршала сухим сеном, придвинулась к Ване поближе, он увидел над собой ее смуглое, разгоряченное лицо, выбившийся из-под белого пухового платка черный завивающийся локон, такой вдруг пугающе близкий. Он зажмурил глаза и с замирающим сердцем стал ждать: решил, что сейчас Нина поцелует его…

Нина рассмеялась.

— Какой ты, Ванька, смешной, так забавно нос морщишь!

Ваня открыл глаза, обиженно глянул на Нину. «Не могла догадаться поцеловать. — подумал с досадой. — Тоже мне…»

— Завтра в школу. — Нина вздохнула и села, поправляя на голове платок. — До чего не хочется! Я бы все дни вот так гуляла, гуляла… В стогу бы валялась, в небо глядела.

— Снег ела…

— А что? И снег ела бы. — Нина зачерпнула смуглой ладошкой пригоршню снега, робко лизнула. — М-м, как вкусно!

— Дай попробовать.

— Хитренький…

— Ну, дай!

Нина протянула руку со снегом, Ваня взял снег губами. «Я целую ее руку, а она и не подозревает!» — подумал он и быстро съел с Нининой ладони весь снег. И Нина вдруг словно чего-то испугалась:

— Пора и домой. Пока выберемся отсюда, еще час пройдет. Отряхни меня.

Нина торопливо встала. Они отряхнули друг другу пальто и пошли назад той же дорогой.

Красные снегири перепархивали в дальних кустах, казалось, с ветки на ветку перепрыгивают язычки пламени.

— Вань, а Вань, — Нина взяла его за руку, просительно заглянула в глаза, — нарисуешь меня, а? Тогда так по-дурацки все вышло, я какая-то психованная была. Что тебе стоит…

Что ему стоит!.. Ваня отвернулся. Если бы она знала… С какой радостью он исполнил бы любое ее желание, но это… это… Жалкий хвастун!

Треснул сухой сучок. Ваня запрокинул голову. Мелькнул по стволу бурый пушистый хвост, вот он уже виден на нижней ветке, вот появилась острая мордочка. Белка уставилась на Ваню черными бусинками глаз, укоризненно покачала хвостом и, стуча коготками, снова метнулась вверх.

— Вань, а Вань, — Нина теребила его за рукав пальто. — Что тебе стоит!

— Да не смогу я тебя нарисовать! — вдруг крикнул Ваня. — Не смогу! Я вообще плохо рисую!

Нина обиженно поджала губы.

— Не кричи. Подумаешь, знаменитость… Жалко, да?

— Да нет, не жалко, мне ничего не жалко, но не умею я рисовать, не умею! Все эти газеты брат за меня рисовал, он в полиграфическом учится, поняла? Я не хотел, но так уж получилось. Откуда я знал, что так всё раздуют, что сделают из меня художника. Мне противно притворяться, все время притворяться! И не сейчас, так потом я все равно рассказал бы тебе об этом. Не хочу я тебе врать и никогда не буду, никогда! Слышишь!

— Ты это серьезно? Ты правда не умеешь рисовать?

Ваня вяло усмехнулся.

— Умею немножко, ну, в общем, как все.

— Да?.. А как же ты нарисовал Анну Львовну? Я сама видела.

— Случайно получилось.

Нина замолчала. Ваня чувствовал: надо что-то сказать, но что?… Все главное, что мучило его столько дней, было сказано, и теперь в голове и во всем теле ощущалась странная пустота.

— Ты на меня обиделась?

Нина не ответила, только пошла быстрее. Он едва поспевал за ней. Заметил вдруг, как намокла и оледенели понизу брюки, как трещат на ходу штанины, цепляясь одна за другую.

— Нина, понимаешь, я не хотел тебе больше врать, я не мог.