Провинциал

Но почему рядом с этими людьми живут Светлана Алексеевна, академик, приглашенный на консилиум, Вовка Вайс или Генка Шебутыкин? Или вот недавно шел Ваня утром по улице, и встретился ему мужчина в фуфайке — лицо небритое, глаза мутные, остекленевшие, из кармана торчит горлышко пустой бутылки. «Паренек, Москва проснулась?» А откуда Ване знать — проснулась Москва или нет? Люди идут по улице — значит, проснулась. «Э-э, необразованный, не понял. Часы есть? Одиннадцать скоро?» Оказывается, в одиннадцать винно-водочный открывается, и в это время, по мнению типа в фуфайке, и просыпается Москва.

И почему в Москве таким место? Выселить бы их куда-нибудь в тундру, и пускай себе там живут. А в Москве оставить только хороших, честных людей. Или вот еще — устроить по всей стране конкурс «Лучшие люди» и победителей поселить в Москве. Вот была бы жизнь!..

Оконные стекла озарились вдруг красным светом, словно где-то рядом начался пожар, и веселый солнечный луч скользнул к самой Ваниной кровати.

Ваня улыбнулся, соскочил с кровати и, с удовольствием потоптавшись в солнечном пятне на полу, пошлепал босиком к телефону.

— Алло! Кто это? — Голос у Нины был глухой, недовольный, видно, звонок разбудил ее.

— Последний день каникул, а ты все спишь! — крикнул Ваня с притворным возмущением. — Вставай, пойдем гулять!

— Ой, Ваня, я тебя сейчас во сне видела! Правда, правда! Будто мы с тобой в море купаемся… — Нина засмеялась. Ее смех защекотал Ванино ухо, казалось, она была рядом. Он чувствовал ее горячее, прерывистое дыхание, а от радостного волнения у него перехватило горло.

— Пойдем гулять, а? Пойдем!

— Прямо сейчас?

— Конечно!

— Погоди, — Нина опять засмеялась, — умыться надо. И не могу же я идти голодная. И куда?

— Не знаю…

— Ой, Ваня, пойдем в Ботанический сад! Ты там не был? Ни разу? Пойдем в сад! Конечно, летом там лучше, но и зимой хорошо. Он закрыт, но я знаю одну лазейку…

Прямая, широкая аллея вела в глубину Ботанического сада. Пушистый снег вспыхивал розовым светом, желтогрудые синицы весело тенькали на сухих ветвях, между которыми проглядывало розовое, с золотистым отливом небо. Нина шла впереди, ее черные блестящие сапожки ступали легко, уверенно. Ваня ставил ногу в отпечатанный Ниной след, и сладостный озноб пробегал по его телу.

— Вот это жасмин, — Нина показала на несколько припорошенных снегом кустов. — Больше всего люблю его запах. Ты видел, как он цветет? Такими белыми небольшими цветами, но до чего прелестно! Ты знаешь, я совсем недавно открыла для себя этот сад. Мои родители почему-то никогда сюда не ходили, все им некогда, а у меня времени тоже мало — музыкалка, школа, а в детстве меня еще на каток водили, хотели, чтобы я стала фигуристкой. Но я сильно упала, было сотрясение мозга, и все так перепугались, что решили: фигуристкой быть мне необязательно. Достаточно того, что буду пианисткой. На будущий год окончу музшколу и поступлю в училище, потом — в консерваторию, так мама хочет. Она все носятся с идеями: то мечтала, чтобы я знаменитой фигуристкой стала, теперь — знаменитой пианисткой. Она мне ничего не дает делать, посуду, полы сама вечно моет, боится, что я руки испорчу, а отец ворчит, думает, мама меня разбалует. Отец всегда ворчит… А хорошая пианистка из меня вряд ли получится, — Нина усмехнулась, — талант не тот. Вот если бы мне твои способности…

Ваня слегка поморщился от напоминания о его «способностях». «Если, бы она знала, что я все вру, — подумал он с тоской. — А ведь когда-нибудь обман откроется, не вечно же Егор будет рисовать за меня газету, в один прекрасный день он скажет: знаешь, милый, потрудись-ка сам. И тогда все узнают, все увидят, как я беспомощен, как мало я умею. Что же делать, я совсем запутался и все время вру…»

— Смотри, смотри, — крикнула Нина, — белка! А у нас ничего нет, чтобы покормить ее.

Серый пушистый зверек, поглядывая в их сторону, несся через аллею. Они замерли. Белка прыгнула на ствол старой кривой сосны и скрылась в густой темно-зеленой кроне.

— Никогда в жизни не видел белку! — восхищенно выдохнул Ваня. — Нет, была у моего дружка Славки Вершинина, ему дядя, капитан, откуда-то привез. Но она сидела в клетке, все крутила колесо, а потом умерла. Та была, как игрушка, а эта — живая. Я такой не видел до сих пор!

— Если бы не я, еще бы сто лет не увидел, — улыбнулась Нина. — А сможешь ее нарисовать?

— Отчего ж… — Ваня пожал плечами. — Только я не успел ее как следует разглядеть.

«А правда, смог бы? — подумал он. — Или вместо белки у меня получился бы хомяк?»

— Ах, какой чудный день! — Нина вскинула руки и закружилась по аллее, вытаптывая вокруг себя искрящийся радугой снег.

Ваня увидел далеко впереди два голых пирамидальных тополя, и его неудержимо потянуло к этим тополям. Показалось, что не в Москве он вовсе, а в родном городе. Там пирамидальные тополя растут на каждой улице.

— Бежим к тополям! — крикнул он, подхватывая Нину под руку.

Они побежали, проваливаясь в снег.

— Куда ты так быстро! — испуганно кричала Нина. Ваня смеялся, и она, задыхаясь, бежала рядом.