Против ветра, мимо облаков

Но большей частью Вика все-таки спала. Ей снились какие-то непонятные события, которые уже как бы произошли, но ничего такого не происходило. Снился дом и цветы, и сверчки тоже стрекотали в ее снах, стоило только задремать. Она спала, словно выполняла норму по сну, ощущала чье-то присутствие, а проснуться не было сил. Открыв глаза, она всегда видела либо Назарова, либо Алену. Иногда приходила красивая женщина с удивительным именем Ровена — ее монологи касались цветов. Она рассказывала Вике, кого и куда она пересадила и почему так сделала, предлагала меняться клубнями георгинов и спрашивала насчет тюльпанов. Вика даже что-то ей отвечала, но чаще она просто спала или делала вид, что спит — говорить было не о чем. Какие-то незнакомые люди хозяйничали в ее доме и ухаживали за огородом и цветами, и это было очень странно. В голове у Вики ситуация вообще никак не варилась, и она решила не думать о том, что происходит за пределами больницы. Ее тело восстанавливалось, но она до сих пор не решила, рада ли этому.

Она несколько раз пробовала проделать то, что проделала в полиции — оторваться от тела и взлететь, но похоже, что Семеныч крепко пришил ее душу к этому телу, и все попытки из него улизнуть не увенчались успехом.

Мысли Вики медленно ворочались в голове — она вспоминала отчего-то, как бабушка Люба привозила ей в больницу эклеры. Вика была маленькая, ей сделали операцию на сердце, но отец был на чемпионате, а близнецы только родились, и мать была ими полностью поглощена, и потому в больнице трехлетняя Вика лежала одна. А напротив лежала девочка с совершенно белыми губами. Ее мама не отходила от дочки ни на шаг, но девочка безучастно смотрела в потолок и, казалось, ничего вокруг себя не видела. И ее мама тоже ничего вокруг не видела, кроме своей дочки, просто не хотела замечать, и когда девочку увозили на перевязку, она принималась перестилать ее кровать, а все белье бросала прямо на Вику. И одеяло, и подушку — так, словно соседняя кровать была пуста.

Однажды это увидел пожилой доктор — худой, с тонким носом и внимательными глазами. И сильно разозлился на эту женщину, яростно что-то говорил ей, и она виновато смотрела на него глазами только что проснувшегося человека. А вечером приехала бабушка Люба и привезла Вике эклеры, от одного вида которых Вику затошнило.

Та давняя история, пережитые тогда страх, и боль, и одиночество — оказывается, все это оставалось с ней и снова всплыло. И хотя никто не бросает на нее подушки и одеяла, и хотя Женька приходит каждый день, и не только Женька, — она пленница в этой больнице, в этом теле, на этой планете. И никуда не уйти, и уйти некуда.

— Эй!

Вика открыла глаза. У ее кровати стоял Павел, и Вика сжалась — этот человек отчего-то пугал ее. Слишком внимательно смотрят его карие глаза. Совсем не такие, как у Женьки. Холодные, изучающие, и человек этот приходит отчего-то в самые трудные часы, когда жаркая тьма наваливается со всех сторон. И хотя Вика немного боится его, но всегда ждет, потому что ночью приходят боль и страшные сны, и ей не хочется быть одной.

Вика смотрит на вошедшего и думает о том, что малина, наверное, вся осыпалась. Хоть Ника и говорит, что собирали ее, а толку… Нет, все-таки осыпалась. А даже если и не осыпалась, они варят из нее тысячу раз никому не нужное варенье, а наливку из варенья не сделаешь.

«Ничего, пойдут сливы, сделаю сливовую. — Вика думает о предстоящих хозяйственных хлопотах как о чем-то обычном. — И надо бы кур завести, что ли».

Вика не смотрит на Павла, его взгляд смущает ее.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Лунная Девочка.

Он отчего-то так ее называет, и прозвище вроде бы не обидное, но у него звучит с оттенком насмешки. А Вика умеет услышать насмешку, она все умеет слышать.

— Не знаешь.

— Знаю. — Павел ухмыльнулся. — Ты думаешь о том, что у тебя немытая голова и ногти в заусеницах. И о том, что вот хорошо бы уйти отсюда, хлопнув дверью. И чтоб тебя все оставили в покое. А еще ты думаешь о своих цветах, причем думаешь гораздо больше, чем о своем плачевном положении. И когда ты отсюда выйдешь, я подарю тебе кота.

— Нет, я…

— Такая утонченная натура, как ты, должна любить котов. — Павел подмигнул. — Кот тебя удержит на планете куда лучше, чем цветы. Ну что, угадал?

— Пальцем в небо.

— Это неспортивно. — Павел добродушно улыбнулся. — Угадал ведь.

— Не все.

— Ну что ж, что не все. — Павел рассматривает Вику, словно впервые видит. — У меня есть к тебе очень личный вопрос. Вернее, у меня целый ворох личных вопросов, но этот самый животрепещущий. Скажи на милость, как ты могла связаться с Осмеловским? Ведь ничтожный мужик, только и радости, что смазливая морда, но внутри он пустой, как кувшин в Помпеях. Как вышло, что вы с ним оказались любовниками? Это после Назарова-то!

— Назаров тоже монахом не жил, женился на этой тощей наркоманке. — Вика сердито прищурилась. — Так я что, должна была до старости по нему слезы лить, завернувшись во власяницу? Только и работы мне было — рассматривать его фотки то с брачной церемонии, то с медового месяца, то еще откуда-то!