Против течения

Дома было пусто и тихо, даже бабушки не оказалось – где ж они все? Гуляли, что ли? Только из мастерской доносилось какое-то треньканье – Марина подошла, прислушалась, потом чуть приоткрыла дверь и увидела в щелочку, что Леший сидит на диване, вытянув ноги, с гитарой на коленях, и тихонько перебирает струны. Он сто лет не играл и не пел, а раньше всегда, работая, напевал какие-нибудь оперные арии и романсы – то тихо, а то и во весь голос, когда работа шла хорошо.

Глаза у Лёшки были закрыты, и Марина еще немного отвела створку двери. Он рассеянно начинал то одну мелодию, то другую, пока не набрел на «Утро туманное» – Марина вздохнула, вспоминая прошлое, и увидела, как он улыбнулся: видно, тоже вспомнил. Эх, как они с Лешим пели тогда – на именинах у Татьяны Кондратьевой! Пели, выплескивая все свои чувства! А потом…

Ой, нет, это лучше не вспоминать!

И Марина переключила мысли, показывая себе совсем другие картинки: вот Лёшка держит на руках новорожденную Мусю – какое лицо у него было! «Маленькая моя! – сказал. – Котенок мой!» И заплакал…

А вот они едут куда-то по Москве, и Лёшка вдруг тормозит: «Выйди-ка на минутку! – Да зачем? – Надо. Глаза только закрой». Привел ее куда-то – «Ну? Чувствуешь? Цветами пахнет!» Марина открыла глаза и увидела прямо у самого лица тугую кисть сирени, всю влажную после дождя. Капли падали ей за воротник, она не замечала – целовались, забыв обо всем, словно в первый раз…

Лёшка прервал мелодию на середине, открыл глаза и сел, подобрав ноги – Марина отступила на шаг, чтобы не заметил. «Ландыш, ландыш белоснежный, розан аленький»[4] – запел он грустным голосом, и Марина зажмурилась, чувствуя, как подступают слезы и перехватывает дыхание. Это была их с Лёшкой песня: именно так он признался Марине в любви! Первую Лёшкину выставку праздновали… Когда ж это было? Почти тринадцать лет назад! Марина вспомнила, как сидела за столом рядом с Дымариком, а Леший пел, глядя ей в глаза: «Каждый говорил ей нежно: «Моя маленькая! Ликом – чистая иконка, пеньем – пеночка… И качал ее тихонько на коленочках…»

Марина не выдержала и вошла – но Леший все не замечал ее. Голос у него начал срываться:

– Розан… алень… аленький…

– Леший!

Жалобно зазвенела отброшенная гитара, и, принимая Марину в распахнутые объятия, Алексей прошептал:

– Прости меня! Я тебя предал, нас предал! Я виноват. Но я люблю тебя!

– Я знаю…

И все стало как прежде.

Утром Леший никак не мог дождаться, когда же проснется Марина, и, не в силах дольше терпеть, начал ласкать ее, сонную и томную, податливую, как мягкая глина. Провел ладонью по спине, и она прогнулась, потягиваясь, потом повернулась – как кошка, которая лениво и кокетливо перекатывается в траве под упорным взглядом сторожащего ее кота. Раздвинул ей ноги и вошел – она, так и не проснувшись толком, тут же ответила движением бедер – и оба поплыли, как на медленных качелях. А Марина и спала – и не спала, а словно таяла, тонула в мягком облаке. Ей так понравилось чувствовать себя игрушкой в Лёшкиных руках – ты мой повелитель! – что она открыла глаза лишь в самый последний момент.

– Так ты притворялась! – сказал он нежно. – А я-то думал – спит!

– А я сплю…

– Притворюшка, соня-сплюшка!

Марина, умилившись этим смешным детским словам, вдруг опять провалилась в короткий сон – как в патоке увязла – под тихий шепот, щекочущий ей ухо: «Свет мой, радость моя, желанная моя, счастье мое…» И сказав: «Я все слышу!» – тут же окончательно проснулась, осознав, что не словами он говорит это, и с волнением уставилась в его черные глаза. Алексей слегка наморщился, прислушался, потом медленно произнес:

– То, что не убивает… делает нас сильнее, да?

– Да, да. Ты тоже можешь! И сейчас мы друг друга слышим. Как жалко, что так не всегда.

– А ты бы хотела?

– Да! Мне иногда так одиноко. Я словно кричу все время, чтобы вы услышали.

– И мы все кричим, наверное?

– Да, но я могу не слушать – не слышать. А то с ума сойдешь.

Лежали, обнявшись, и думали одинаково: «Какое счастье!» Просто быть рядом, ощущать биение сердца, говорить глупости, валять дурака, посмеиваться друг над другом, умирать от нежности…

– А как вчера-то, а?

– А что такое вчера? – Марина сонно зевнула.

– Тебе понравилось? Никогда раньше такого не бывало, что б ты два раза подряд…

– Да что ж такое-то? Опять разбор полета? Я, может, чуть не умерла вчера!

– Так не умерла ж! Ну что, понравилось?

И Марина, чмокнув его в кончик носа, торжественно произнесла с театральным пафосом:

– Ты был просто великолепен!

– То-то же.

– А это что?

– Где? А, это…

На плече у него запеклась кровь.

– Это что… это я так?

– Ну да. Забыла?

– Да нет, я помню, но я не думала… Надо же, до крови!

Она прекрасно помнила, как укусила его: это был не только порыв невыносимо острого желания – и Леший это понял – но и последний всплеск обиды.

– Это же больно как! А ты терпел…

– Марин, разве это – боль?

– Прости.

– Да ладно. Что ты делаешь?

– Сейчас, подожди, я залечу…

– Не надо. Я не хочу.

– Шрам же останется!

– Пусть.