Против течения

Она внимательно слушала наши разглагольствования об искусстве и всегда молча. По её лицу трудно было догадаться, что из услышанного она считала ахинеей, а с чем соглашалась. Но как-то так выходило, что её внимательные глаза подхлёстывали наше оружие, и над могилами фальшивомонетчиков мы без конца разряжали шутовские ружья и хлопушки своего остроумия. Иногда, когда мы уж очень её просили, Марина рассказывала, какие удивительные цветы она находит на топях или как шумят деревья в головокружительной чистоте неба. Однажды мы проговорили всю ночь и лишь под утро легли спать на ватниках, которые откуда-то вынул Сергей. Утром пили чай, и лица у всех, кроме Марины, были измяты и волосы всклочены. В углах зала плавали синие тени, а во дворе солнце шарманкой неба наяривало такую музыку, что только клочья облаков летали. И тогда я принёс эту картинку. Всё, что осталось от испепелённого мной «Евангелия от одиночества». Почему-то на неё рука у меня не поднялась. Мы сели на крыльце и стали рассматривать чёрно-белые узоры иллюстрации. Хочу добавить, что по приезде сюда я не вспоминал о событиях, предшествующих сожжению инкунабулы. Вся эта смутная часть моей жизни как будто ушла на дно мозга, и вот картинка, вывалившаяся из папки с рукописями, лёгкой рябью тронула зеркало моей памяти.

Это было старинное кладбище с массивными каменными крестами и надгробиями. Все они были сдвинуты с места, а некоторые кресты, словно кучка грибов с одного корня, наклонены в разные стороны. Из развороченных могил лезли птицеобразные смуглые люди с короткими обнажёнными мечами в левых руках. Вдали, над зелёными клубами деревьев, блестели золотые купола Города, а люди всё сильнее сжимали мечи и теснее прижимались голыми телами к высокой траве кладбища.

Мы курили и толковали, как под клювами варваров погибнет цивилизация, человечество, искусство. Дымы военных костров затянут землю, и только бубны шаманов да обломки статуй, которые бережно соберут уцелевшие, будут говорить, что жизнь не пресеклась на этот раз…

Соло, как всегда, исполнил Венцель: «Наши огромные кладбища отравили нас, и они же родят ядовитое племя со свежей змеиной кровью, люди которого на бегу визжат от радости жизни. Они будут плясать по ночам, кутаясь в хвосты звёзд и спать с десятком женщин кряду, а на рассвете корчится со стрелой в горле, ни о чём не жалея и ни в чём не раскаиваясь». И он говорил ещё что-то в таком же роде, а его слова, сами по себе смутные и загадочные, как дальние сполохи, освещали наши сердца. И в свою очередь, из меня побрели неясные очертания разорванных идей и мыслей.

«Ты как-то выразился, что свобода — это пространство и время. Но, если пространство — бесконечный однообразно-зеркальный пол, не выступающее серое небо, то куда бы ты ни шёл, сколько бы ни искал глаз — везде одно и то же, как будто ты и с места не сдвинулся».

«Нужно, наверно, беспорядок, как в лесу, и не только солнце, но и дальние огни. То, что на свете есть большие, уродливые города — само по себе беспорядок, но на улицах городов ужасное однообразие. Их улицы пугали меня, как лица сумасшедших, и глаза живущих на этих параллелях такие же. Люди, не замечая того, сами подчинились каменным очертаниям выдуманного нами сходства. Мы стали рабами одинаковости, и, рожая детей от подобных нам, мы вырождаемся. Люди должны быть очень разными. А мы каждый день видим одни и те же носы и шляпы изо дня в день, и даже из поколения в поколение, так как в городах к тому же тесно от призраков из подвалов… В надземных городах живут города подземные. Все эти умершие бродят по улицам, проходят сквозь нас и щекочут нам губы и уши, оставляя на одежде нашей прах тления. По улицам брызжут золотом кареты и толпы в чёрных цилиндрах, а мы думаем, что это ветер.»

И тут, вскочив с места, завопил Сергей: «Мне наплевать на ваши призраки. Вы всё перепутали. Искусство без меры свободы, то есть твой беспорядок, знаешь, что это такое? Это чистый лист бумаги, несмятый ком глины и нетронутые краски. А я ещё хочу писать!» И он упал грудью на стол, деря ногтями клеёнку.

«Не нужно отчаиваться, когда узнаёшь какую-то истину, — сказал Венцель. — В конечном счёте так оно всё и есть. И каждый в конце концов к этому приходит. Не думаю, чтобы это было хуже, чем то, что есть. Мы торим великую дорогу, а наша сегодняшняя задача — не дать ей свернуться в кольцо».

Мы молчали и вздыхали, когда зашевелилась позабытая нами Марина. И она сказала: «Чтобы не делать кольца, нужно лучше видеть. И подземное, и надземное. Устроили помахай, а правды не тронули. Мне жаль вас всех. Вы же сохнете от страшных снов. А ваше искусство — это маленькое дупло в большом лесу, в котором вы спасаетесь от шума деревьев звоном своих слов».