Протест прокурора. Документальные рассказы о работе прокуроров

«Павел! — писал Георгий. — Поддерживать родственную связь из-за того только, что она родственная, я не собираюсь. Ты это знаешь по моему отношению к родителям, которые всячески старались показать мне и Маре, что она никакого родственного отношения к нам не имеет, и поэтому ее можно не замечать, оскорблять и отодвигать на задний план.

Но все вы ошибаетесь, так как она мне дороже всего и всех. И если бы хоть один из вас от души был бы с ней ласков, да нет, хотя бы немного внимателен, то для меня не было бы ничего лучше и приятней. Тот человек всегда был бы желанным гостем у меня в доме. А так как и ты не хочешь этого делать, то это нас только отдаляет и, по-видимому, совсем отдалит. Ты говорил, что я не хочу знать своих родителей — это ты определил верно! Но, не подумав, из чего это все вытекло, сам поступаешь так же, как — и они.

Причин моего враждебного отношения много, и все они сводятся к одному: пытаетесь разлучить меня с Марой. Что я и за тобой наблюдал и наблюдаю. А ведь она всегда-хорошо относилась к тебе. Будучи моей женой, она привыкла терпеть от вас всякое. Я считаю, вы все заодно, и Мара для вас ничто. А для меня она наоборот — все.

Особенно философствовать не хочу. Скажу только одно: кто хочет обидеть или обижает Мару, которую я люблю больше жизни своей, будет пенять на себя.

Говорю тебе откровенно и в последний раз: всякий, кто не признает моей жены, — враг для меня, каким стала для меня Вал. Серг. Жора».

— Кто такая Вал. Серг.? — спросил Кашелев.

— Кто?! Мать! Она, видишь ли, для него уже Валентина Сергеевна! Даже имя и отчество не хочет писать полностью! — возмущенно произнес Павел.

— В связи с чем брат написал вам это письмо?

— Да был у нас с ним разговор. — Велемиров достал новую папиросу, закурил. — Поговорили по душам насчет того, как его Мара нас всех знать не хочет…

— Ну, а Валентина Сергеевна? Что говорила снохе?

— Не представляю, как она вообще терпит Мару.

— Валентина Сергеевна была против их брака?

— Да.

— И до сих пор?

— А что можно поделать? — вопросом на вопрос ответил Павел. — Читали, сами! — ткнул он пальцем в письмо.

— И все-таки, — настаивал следователь, — ваша мать высказывалась враждебно по отношению к Маргарите?

— Бывает, мать не сдержится и…

— Понятно. А отец?

— Бате ни до чего нет дела. Ни во что не вмешивается.

— Со снохой ругается?

— Я же говорю: он будто посторонний в доме.

— Ладно. — Кашелев свернул письмо вчетверо. — С вашего разрешения, Павел Николаевич, я возьму это письмо.

— Если нужно, берите. — В глазах его вспыхнуло подозрение. — Может, откроете, наконец, что все это значит?

— Открою, — вздохнул следователь. — Второго декабря Маргарита повесилась.

— Нет! — вырвалось у Павла.

— Да, — сурово произнес Кашелев.

Павел некоторое время молча смотрел на следователя, его расширенные глаза не мигали. Затем он машинально сунул в рот, папиросу. Но не тем концом.

— Тьфу ты черт! — выругался он, отплевываясь, смял окурок в пепельнице, вскочил, прошелся по комнате. — Надо же! Недаром мать говорила, что Марго того… С приветом… А Жорка как? Как брат?

— Очень переживает. Прямо…

— Я думаю! — перебил Павел. — Жалко его… Да и ее тоже… Ведь баба она неплохая. Неужто нервы! Ну и известьице вы привезли, ничего не скажешь!

Его поведение выглядело совершенно искренним. Когда он немного пришел в себя, следователь продолжил допрос.

Круг знакомых брата и его жены Павлу был почти не известен — уже давно они жили в отчуждении с семьей Георгия. Мало знал он и о том, что творилось в последние два-три года в родительском доме, так как наезжал в Москву мимолетно.

Провожая Кашелева до двери, Велемиров спросил: