Просто люби жизнь

Я не шевелю ни единым мускулом в ответ, и Мэтт тоже. Мои глаза прикованы к его. Мы могли бы выступать на ринге. Не говоря больше ни слова, Тофер выезжает на своем скутере из холла, и через несколько мгновений раздается звук закрывающейся двери его спальни. А мы все еще смотрим друг на друга.

– Мы что, расстаемся? – наконец говорит Мэтт ровным голосом. – Потому что я не знаю чертовых правил.

– У меня нет никаких правил, – мгновенно ощетиниваюсь я.

– У тебя нет никаких правил? – Он смотрит на меня с уничтожающим недоверием. – Ава, у тебя нет ничего, кроме правил. Блин! «Мы ничего не скажем друг другу. Теперь только один факт. Теперь пять вопросов». Мне за тобой не угнаться. Я не знаю, где нахожусь.

– Не знаешь, где находишься? – Я раскаляюсь добела от ярости. – Не знаешь?

Меня разрывает между двумя сильными импульсами. Импульсом помириться и импульсом причинить ему такую же боль, какую он причинил. Я думаю, что импульс боли просто сильнее.

– Я думала, что у меня нет никаких «Неприемлемо». – Слова внезапно вырываются из меня, как поток крови из раны. – Я даже не верила в них. Но знаешь что? Если бы я просматривала онлайн-профайл и там было бы написано: «Кстати, я буду врать о своей бывшей подружке и планирую, ничего не говоря, переехать в Японию», – это было бы неприемлемо. Прости за прямоту, – добавляю я резким тоном, – но это так.

Взгляд Мэтта медленно скользит по холлу, сломанной скульптуре и возвращается ко мне.

– Хорошо, – отвечает он безжизненным голосом. – Если бы я прочитал: «Я разобью твое искусство клюшкой для гольфа», – для меня это было бы неприемлемо. Я бы нажал на кого-нибудь другого, вот так.

Он щелкает пальцами, и звук этот такой пренебрежительный, что у меня сжимается сердце. Но мне удается сохранить невозмутимое выражение лица.

– Хорошо. – Каким-то образом я нахожу в себе силы пожать плечами. – Что ж, думаю, теперь мы знаем правду. Мы все время не подходили друг другу.

– Думаю, да.

Мне хочется плакать. У меня так сдавливает горло, что становится больно. Но я скорее умру, чем зарыдаю. Я осторожно кладу клюшку на кожаную скамеечку для ног.

– Извини за скульптуру, – едва слышно говорю я.

– Нет проблем, – почти официально отзывается Мэтт.

– Я заберу свои вещи. – Я смотрю в пол. – И, конечно, уберу этот беспорядок.

– Не беспокойся об этом.

– Нет. Я настаиваю.

Наступает короткая тишина, и я в странном, сюрреалистическом оцепенении рассматриваю потертые носки своих туфель. Моя жизнь только что разбилась вдребезги, но каким-то образом я продолжаю держаться на ногах… Так что… Нет худа без добра.

– Так что, мы расстаемся? – говорит Мэтт с резкой тяжестью в голосе. – Или «имеем немного свободного пространства»? Или что?

– Ты собираешься ехать в Японию, Мэтт, – говорю я, чувствуя внезапную смертельную усталость. – Собираешься год прожить на другом конце света. Какая разница, как мы это назовем?

Мэтт делает вдох, чтобы что-то ответить, но, похоже, передумывает. В этот момент у него звонит телефон, и он раздраженно смотрит на него, а затем что-то вздрагивает в его лице.

– Привет, – смущенно отвечает он. – Мэтт слушает. – Он молчит минуту или около того, затем морщится. – Черт. Дерьмо. Это… ясно. Она здесь. – Он с серьезным видом протягивает мне телефон. – Они не смогли дозвониться на твой телефон. Это Мод. Нелл доставили в больницу с болями в груди. Они думают, что тебе следует приехать. Прямо сейчас.

– О боже. О боже…

Мое сердце колотится в панике, я пытаюсь схватить телефон, но Мэтт кладет руку мне на плечо.

– Давай я тебя отвезу, – говорит он. – Пожалуйста. Я поеду с тобой. Даже если мы не вместе… – Он запинается. – Я еще могу…

Его лицо такое серьезное, такое честное, именно такое, которое я хотела любить. Я не могу этого вынести. Не могу быть рядом с ним. Я даже смотреть на него не могу. Это слишком больно. Я должна уйти. Сейчас же.

– Пожалуйста, не утруждай себя, Мэтт, – говорю я, отворачиваясь. Каждое слово – как игла в горле. – Это больше не твоя проблема. – Дойдя до двери, я бросаю на него последний взгляд, чувствуя, как сердце разрывается от печали. – Это не твоя жизнь.

Двадцать четыре

Семь месяцев спустя

Я печатаю последние слова, и на мой стол падает луч послеполуденного солнца. Дни становятся длиннее, воздух теплеет, и в оливковых рощах повсюду появляются весенние цветы. Весна в Апулии очаровательна. Вычеркните это; каждый сезон очарователен.

Честно говоря, зимой было несколько пронизывающе холодных дней. И несколько ливней. Снаружи стучал дождь, а я заворачивалась в одеяла, не снимала сапоги из овчины и каждый вечер сидела у огня. Но все равно это было волшебно. И оно того стоило. Стоило этого момента.

Конец, осторожно печатаю я, чувствуя, как глубоко внутри меня распутывается узел напряжения. Я протираю глаза и откидываюсь на спинку стула, чувствуя, что почти занемела. Восемьдесят четыре тысячи слов. Шесть месяцев. Много, много часов. Но я сделала это. Я закончила первую редакцию. Черновую, обрывочную, отрывочную первую редакцию… но все же.