Прощание

— Да так, — говорю я, так как не могу же я сказать старику, о чем я снова и снова думал в последние дни: тогда в Виго я настроился на прощание навсегда, а затем и этого ничего не вышло. А если и на этот раз ничего из этого не выйдет? У нас уже есть некоторый опыт прощания. Позднее, в Бресте, мы оба были уверены, что никогда больше не увидимся.

— Я пойду еще раз на мостик, — старик возвращает меня, погруженного в свои мысли, к действительности. — Идешь со мной?

Я киваю, и оба мы поднимаемся по лестнице.

* * *

Большое движение кораблей вокруг нас. Ничего удивительного — мы вблизи от Капштадта. По левому борту у нас попутчик — большой контейнеровоз.

— Это контейнеровоз третьего поколения, — говорит мне второй штурман, — вероятно, 55 000 тонн или больше.

Море цвета глубокого индиго. Вплотную к горизонту висят плоские, далеко растянутые косматые облака. Они смотрятся как оптические искажения, одно из которых можно найти на картине Хольбейна «Посланники». Я пытаюсь, держа голову наклоненной, разглядеть «оригинальную форму» картины из облаков, возникшую в результате предполагаемого искажения. Так с наклоненной головой я действительно обнаруживаю в скоплении облаков лица и фигуры.

Теперь корабль идет легко, так далеко протянувшаяся зыбь принимает нас под углом в тридцать градусов.

Я возьму книгу, усядусь на шлюпочной палубе на солнце, хотя бы для того, чтобы создать противовес суетливости первого помощника, который со все новыми списками носится с носа на корму и с кормы на нос корабля и выглядит недовольным. Очевидно, его очень мучит то, что он не получил ясных указаний «относительно укладки бумаги в проходах во время стоянки в порту'».

По правому борту появляется паровое рыболовное судно, стоящее на месте. «Кейптаун», читаю я на его корме. Корабль с кормовым тралением, над которым кружат сотни чаек. Вероятно, сейчас как раз происходит подъем сети.

Согласно последним определениям нашей позиции, мы не сможем выдержать наш курс 143 градуса до самого мыса, а должны будем перейти на курс 147 градусов. Расхождение курсов меня не удивляет: корабль никогда не ведут против течения. Завтра утром, в один час двадцать, мы будем стоять перед мысом. Затем путь пройдет по курсу 112 градусов. Я перебираюсь в штурманскую рубку и рассматриваю на морской карте мыс — «Мыс Доброй Надежды».

— О надежде какого рода идет речь? — спрашиваю я старика, который заглядывает мне через плечо. — Угольный пирс Дурбана — единственная цель после этого длительного похода?

— Мы объезжаем мыс, так сказать, неправильно, — заявляет старик. — Название мыса придумали путешественники в Индию. При возвращении они действительно воспринимали его как мыс доброй надежды.

— Не так как мы, хочешь ты, очевидно, сказать?

Старик только пожимает плечами.

После обеда я отбуксировал себя для чтения на койку. Дикий шум заставляет меня вскочить. Все, что лежало на моем маленьком письменном столе, упало на пол и перемещается под собственным весом. Теперь корабль испытывает боковую качку, как парусник без напора ветра в бурном море.

Я собираю свои вещи с пола, убираю их в выдвижные ящики и пытаюсь лежать на койке плашмя на спине. Я раскидываю руки как распятый, но от бортовой качки не спасает это — итак, снова на ноги!

Надеть новую рубашку? Я беру одну из трех, выстиранных для меня китайцами. Они не хотели брать деньги и не позволили навязать их. Теперь я не знаю, ожидают ли они под конец чаевые, которые должны быть больше оплаты по тарифу, или же хотели оказать любезность, которую я могу принять с чистой совестью? Надо спросить старика, решаю я.

Мои джинсы выглядят как новехонькие. Я могу носить их двумя способами: элегантно, если я надеваю их с подтяжками, небрежно по-моряцки, если я свободно застегиваю ремень и подвертываю штанины: многоцелевые штаны.

Сильные боли в правом бедре делают мою ходьбу неуверенной. Я неуклюже передвигаюсь по палубе, как древний, страдающий от неподвижности суставов моряк. Боли объясняются тем, что однажды при сильной бортовой качке корабля я оступился и вывихнул ногу.

За соседним столом один из вторых инженеров бахвалится за ужином перед тремя своими коллегами: «В Дурбане можно купить новое средство, повышающее потенцию. Оно чертовски сильное, но не безопасное».

Эту историю в последние дни я слышал уже, по крайней мере, пять раз, но те трое, судя по всему, еще не знают о ней.

— А почему оно опасное? — спрашивает большой толстяк.

— Его надо глотать как можно быстрее, иначе неподвижной становится шея!

В ответ раздается оглушительный хохот.

Я принимаю первую дозу антималярийных пилюль «Резорхин». Глотание пилюль — это как бы подтверждение решения покинуть корабль.

Ночью на верхней палубе я стою прямо под краном, повернутым в сторону средней надстройки. Не видно ни души. Я знаю, как много людей на борту, но снова представляю себе, что я единственный человек на корабле.