Прощание

Мы сидим на юте под желтыми, красными, зелеными электрическими лампочками на складных скамейках пивоварни. Вибрация корабля едва ощущается. Ночное море неспокойно. Полумесяц не может в нем отражаться. Шелест моря, несколько шумов, производимых ветром. Шумовой фон создают и то затихающие, то нарастающие разговоры людей на другом конце ряда составленных столов, снова и снова раздающийся взрыв веселья, когда кто-нибудь рассказывает анекдот или отпускает сальную шутку.

— Как на садовом участке, — говорю я старику, сидящему напротив меня.

Старик только кивает. Ощущение, что ты находишься на корабле, который плывет по воде, исчезает. Только когда я ловлю себя на мысли, что легкий бриз — это обтекающий воздушный поток, я на мгновение осознаю, что я плыву через ночь на большом корабле.

А теперь начинается такое веселье, что просто «дым коромыслом». Ангелов растягивает украшенный многими блестками аккордеон и раздается музыка. Глупая болтовня переходит в пение, и вскоре уже первые пары решаются выйти на освободившуюся танцевальную площадку.

Мне на память приходит мое плавание на небольшом каботажном судне вдоль греческого побережья. Это был единственный раз, когда я танцевал на корабельной палубе. Почти полная луна вышла из-за облаков, разбросанных по небу, словно чернильные пятна, и обсыпала море серебром. Тогда, перед проплывающими бледными известковыми берегами танцевали мужчины. Настоящий сиртаки лучше подходил к этой палубе и к этой лунной ночи, чем своего рода толкотня и топтание, напоминающие мне танцы туземцев. Снова и снова кто-то оступается, так как корабль или слегка ускоряет ход или покачивается, а воркующие смешки, радостные и резкие крики становятся все более громкими.

Вопреки моему ожиданию, после двух танцев старик сидит довольный и весело наблюдает за танцующими, за расфуфыренными стюардессами, которых я едва узнаю под слоем макияжа и тенями для век. Стюардессе, обслуживающей наш столик, удался образ кинозвезды: когда она поворачивает направо свою хорошо уложенную голову, то просто олицетворяет плутовство.

— А ведь хорошо было, — говорит старик, когда мы возвращаемся в носовую часть, судна, — каждый получил свое удовольствие, и с выпивкой в порядке.

* * *

Воскресенье. Корабль стоит. Пришло время ремонтировать машину: подтекает труба. Я слышу, что сварочные работы ведутся уже с четырех часов утра.

Так как корабль стоит, в каюту едва поступает воздух. Если мы вскоре не начнем двигаться, то здесь будет сауна. Я собираю свои купальные принадлежности и иду на корму. Я хочу, наконец, разочек поплавать. Мое воспаление от прививки уже почти залечено. Я обнаруживаю вентиль для включения проточной воды в бассейне. Но не прошло и десяти минут, в течение которых я здорово поплавал, как из машины появился человек: я должен закрутить вентиль обратно, так как в противном случае клозеты в верхних каютах останутся без воды, они подключены к тому же насосу.

После обеда мы начинаем движение. От шефа я узнаю, что проводился еще и более сложный ремонт, чем сварка трубопровода, сделавшая остановку необходимой. Один сельсин — датчик для индикации положения управляющих стержней — оказался дефектным. В результате на пульте управления отсутствовала индикация состояния второго контрольного стержня.

— Перед концом вахты все стержни каждый раз выводятся на одну высоту, — объясняет мне шеф, — все стрелки в таком случае должны иметь одинаковое положение. Но от одного стержня информация не поступила.

— И что вы делаете в таком случае? — спрашиваю я шефа.

— В камере безопасности на плате с приводами размещено двенадцать приводов для контрольных стержней, электромоторов. Один такой мотор надо было удалить. После этого у дефектного сельсин-датчика могут быть отсоединены зажимы, а сам он изъят.

— И это вы можете ремонтировать на борту?

— Да, конечно, — говорит шеф. — В мастерской вспомогательного помещения с сельсин-датчика была снята шестеренка, а сам сельсин-датчик удален из своего корпуса. А затем все это удовольствие снова собирается и монтируется.

— И это длится часами?

— В целом — да. Это, конечно, не сахар, вкалывать там внизу при пятидесяти градусах.

Стареющая стюардесса теперь постоянно носит открытые блузки и демонстрирует свое покрытое волосами родимое пятно.

— Нельзя ли дать понять этой даме, что надо освободить окружающих от лицезрения этого куска кротового меха в таком необычном месте? — спрашиваю я старика, когда мы остаемся в столовой одни.

— Ну, ну! — говорит старик. — Точнее было бы сказать, темный обезьяний мех. А почему ты все время смотришь туда, если тебя это раздражает?

— Невроз навязчивого состояния. Мне приходит в голову кое-что другое: у меня почти не осталось фотопленки, а для путешествия по Африке мне потребуется много пленки.