Просчёт финикийцев

Хасан продолжал настукивать ритм. Дорога пошла на спуск, склоны сменились на поля, а оливы и миндаль — на укрытые влажным полиэтиленом саженцы конопли, заботливо высаженной от самой обочины и до горных вершин на горизонте. Ауад знал, что если их здесь поймают, домой не вернется никто.

Когда «Фиат» подпрыгивал на выбоинах, оставленных в асфальте не то сирийскими, не то израильскими танками, в багажнике глухо перестукивали куски арматуры, которыми, как советовал Ауаду опытный охотник за древностями, удобно вскрывать саркофаги. Кроме прочего, там лежали две лопаты и кирка, канистра с водой из резервуара на крыше и пара одеял, чтобы заворачивать хрупкие вещи, если такие попадутся.

В черном пакете, вместе с кубиками подтаявшего льда, ждали своего полуденного часа три банки немецкого пива. Еще теплые лепешки с заатаром, купленные в пекарне на углу, были завернуты в кусок газеты «Аль-Наар», содержащий, как и всегда, только плохие новости.

Сестра Луиса Мариам отказалась собрать им в дорогу еду. Во-первых, она была едва ли не единственной девушкой в Ашрафийе, которая не умела и не любила готовить. Во-вторых, узнав о планах брата на этот ясный весенний день, устроила в их тесной квартире, с недавно заделанной дырой в стене, шумный скандал, похожий на небольшое землетрясение.

Промысел на древних могилах соотечественники Ауада освоили еще в начале войны. Рассказывали, что статуэтки из слоновой кости, римские стеклянные сосуды для благовоний, золотые монеты и кольца с изумрудами позволили многим парням пережить лихие дни, не говоря уже о перекупщиках и посредниках, щедро делившихся с людьми из объединенного христианского фронта, от полевых командиров и до высших чинов. На аукционах Лондона и западного Берлина вещицы, добытые за копеечную плату из пропитанной потом и кровью (а вовсе не молоком и медом, как ей полагалось быть) Ханаанской земли продавались за десятки тысяч долларов.

Когда-то смелые до безумия финикийские мореплаватели шли к берегам Фарсиса и Магриба, чтобы, выжив в схватках с местными дикарями, привезти домой золото и серебро. Монеты, отчеканенные из тех металлов правителями Библа, Тира и Сидона, и добытые из погребальных пещер смелыми от отчаяния парнями без капли финикийской крови, вновь уплывали на запад в вечном водовороте вселенской несправедливости.

У Ауада был другой план. Он не собирался ни с кем делиться, мечтал сам попасть в холодные, чистые, сверкающие рекламными огнями европейские города и продать там свою добычу по ее истинной цене.

Странная вещь эта жизнь. В мирное время, которое Ауад помнил смутно, финикийцы никого не интересовали. Была церковь по воскресеньям, уроки французского, семейные обеды и святой Марун, живший отшельником в пещерах сирийской пустыни. Но едва началась война, все заговорили о славных предках. Об их бесценном наследии, генетических маркерах и историческом праве на эту землю. О тайном знании, амбициях, морской экспансии и готовности приносить в жертву собственных детей ради победы на врагом.

Экая, по сути, глупость. Детей и женщин не надо никуда приносить, они сами всегда становятся жертвами. Это не выбор, а закономерность. Дополнительное насилие на войне ни к чему: человек жесток от природы, зверства совершает легко и естественно, и не важно, что нарисовано на его знаменах: крест, полумесяц, звезда царя Давида или ливанский кедр. Рассуждая сам с собой о женщинах и человеческих жертвоприношениях, Ауад невольно вспомнил Мариам, но отогнал прочь ехидные мысли.

Солнце уже начало припекать, когда Луис съехал с дороги и загнал машину поглубже в заросли опунции, пробившейся меж камней. Ауад обозвал его кретином. С дороги «Фиат» не видно, но пришлось продираться сквозь пыльные колючие дебри, цепляясь одеждой и рискуя наступить на какую-нибудь дрянь, вроде полузасохшего прошлогоднего трупа овцы.

После израильского отступления две недели назад на склоне холма осталась груда бетонных обломков, рваные мешки с песком, пластиковые коробки из-под еды, битое стекло, обертки от чипсов и размотанные магнитофонные кассеты, реющие паутиной коричневой пленки на легком ветру.

— Эй, осторожно, здесь полно ям и колодцев, — крикнул Луис, прыгая меж обломков, как горный козел.

— Притащить бы нормальный бульдозер, да не ковыряться кирками в этом древнем дерьме, — вздохнул Хасан, закуривая.

Он зажал сигарету меж зубов, закинул на плечо свой калаш, подхватил левой рукой канистру воды и железный лом, и принялся подниматься в гору с неторопливым фатализмом вола, знающего, что любое поле можно перепахать.