Пророки

— Не-е, сэр, где уж мне, — ответил Исайя, ставя ведра на землю рядом с вилами. — А только сдается, ты меня потому слабаком кличешь, что я для тебя на женщину смахиваю.

Самуэль лишь молча смотрел на него.

— Только я среди знакомых женщин слабеньких что-то не замечал.

— А тубабы думают, что они слабые.

— Тубабы нас всех за слабаков держат, — покачал головой Исайя. — Больно уж ты печешься о том, что они там думают.

— А как мне не печься? И тебе б не помешало! — Грудь Самуэля бурно вздымалась, казалось, он вот-вот выпустит на волю еще какое-то мучившее его соображение.

— Это с чего бы?

— Нельзя же, чтобы все были против нас, Зай! — выкрикнул Самуэль.

Никогда прежде Самуэль не разговаривал с Исайей в таком тоне. На лбу у него выступил пот, а на лице застыло страдальческое выражение, в котором сквозило раскаяние. Исайя набрал в грудь побольше воздуха и уставился в землю, отказываясь повышать голос в ответ.

— Нельзя всем желать, чтобы мы были тем, чего они хотят, — негромко ответил он.

Одной рукой Самуэль схватился за рукоять вил, другой утер лоб. Он уже жалел, что заговорил так открыто. Всегда считал, что мужчина должен все свои двери держать на замке. А то есть такие, которые как откроются, так обратно не захлопнешь. Он взглянул на Исайю, залюбовался необычным разрезом его глаз, широкими шелковистыми бровями и уже почти решился бросить этот разговор. Но лишь почти.

— А с твоим именем как быть?

Исайя нахмурился.

— Мое имя… — прошептал он. — Да как ты вообще…

Самуэль отер лоб обеими руками и, не зная, что делать с ними дальше, сжал кулаки. А затем пристально посмотрел на Исайю.

— Видал хоть раз, чтоб Большой Хозия против кого ополчался?

Исайя приоткрыл рот, но никакого ответа не вылетело.

— Я сызмальства его знаю. Сам видел, как он на меня налетел. И за что? — прорычал Самуэль.

— Верно, но…

— А ты что сделал? Нет бы подсобить, так стоял столбом.

— Дак это ж я тебя с него стащил!

— Вот именно, а надо было со мной на пару его отдубасить.

Снести такой упрек было нелегко. Исайя аж пригнулся, уперся руками в колени, чтоб не рухнуть на землю, и, не поднимая глаз, выдохнул.

— Угу. — Самуэль окинул его взглядом.

А все же Исайя не дал себе рухнуть под навьюченной на него ношей. Он выпрямился, шагнул к Самуэлю, заглянул тому в глаза и отвернулся, чтобы привести мысли в порядок. Самуэль же не собирался отступать и лишь сердито хрустел костяшками пальцев.

— Твоя правда. Прости, — признал Исайя и снова посмотрел на щурившегося Самуэля. — Надо было. Да только не хотелось, чтобы Амос решил, будто он теперь нами управлять может. И чтоб люди поверили, будто мы те, кем он нас кличет.

Самуэль облизнул пересохшие губы — сначала нижнюю, потом верхнюю — и ощутил вкус соли на языке. Снова — неуверенно и нетвердо — взявшись за рукоять вил, он произнес:

— Народ Амоса слушает. Сдается, и нам не мешало бы.

— Нет, — выпалил Исайя. — Может, я, как и ты, зелен еще. Но кое-чему выучиться успел уже, и одно знаю твердо: коль есть у человека кнут, однажды он пустит его в дело. И тогда всем, у кого кнута нет, несладко придется.

Самуэль выдернул из земли вилы.

— Дак у Амоса-то кнута нет! — возразил он и снова принялся яростно сгребать сено.

— Считай, есть, раз люди его слушают, — отозвался Исайя.

Самуэль замер. Вилы выпали у него из рук и с грохотом рухнули на землю. Так они с Исайей и стояли, не глядя друг на друга и шумно дыша. Пока наконец Самуэль не решился нарушить молчание:

— Мочи нет здесь оставаться.

— Кому нет мочи? — спросил Исайя.

Самуэль молчал, не мог подобрать подходящего ответа. И от понимания этого пекло в груди и зудело лицо. Он неожиданно хлопнул влажными от пота ладонями. От громкого резкого звука заволновались лошади, но Исайю он с толку не сбил. Он все так же пристально смотрел на него, ожидая ответа.

— Прежде ты никогда так не говорил, — наконец, мягко заметил он.

— Говорить-то не говорил, — отозвался Самуэль.

— Думал, выходит? Да ни в жизнь не поверю. Неужто и по ночам?

Исайе привиделась вдруг туманная ночь и две пары мозолистых ступней, крадущихся вдоль берега реки. Ухают совы, трещат под ногами ветки, и звуки эти эхом разносятся в темноте. А где-то там, далеко позади, дрожит огонек и раздается хохот дикарей. Металл блеснул в лунном свете, шаги становятся быстрее, спешат к грязной и усталой реке. Два тела погружаются в реку. Но сколь бы сильно ни было нетерпение, они движутся медленно, боясь, что плеск привлечет внимание шакалов, переодетых людьми.

Только и в тишине нет спасения. Дикари настигают их, за ноги вытаскивают из воды, волокут по острым камням, по обломанным веткам и, наконец, бросают под деревья, что жаждут отомстить за похищенные плоды. Дикари хрипло хохочут, у них есть веревки, а пальцы лежат на спусковых крючках. Они связывают добычу. Удавки жгут шею и затягиваются все туже, не давая вздохнуть. Глаза закрываются, глотки мычат, не в силах кричать. Толчок. Другой. И вот два тела взмывают вверх, бессильно суча ногами. Летят в никуда.