Пророки

Однако, пускай они и говорили на общем языке, никому не нужны были Сарины истории про корабль. И про повозки-то слушать невесело. Но сидеть смирно и терпеть рассказы о том, каково это — когда тебя пихают в своевольную посудину, где жарко, сыро, тесно, а питаться иногда приходится чужой рвотой, это уж слишком. Большинство обитателей Пустоши ничего не знали о кораблях. Все они родились тут, на захваченной земле, под пристальным взглядом тех, чьи глаза — мама родная! — светились в темноте, как у диких зверей. Что же удивительного, что люди, которые, едва появившись на свет, попали в лапы бескожих, не желают ее слушать, не хотят стать свидетелями? Сара на них не обижалась. Однако означало это, что имя ее, вероятнее всего, сгинет в веках, и девочкам, которые придут за ней, некому будет рассказать, с кого все начинается. Вот чего было по-настоящему жаль. Потому и приходилось держать все в голове, под замком, вместе со всем остальным, что лезло туда, не удосужившись даже поздороваться.

Йово лизнул щеку Сары на площади, в городе, носившем название Чарльстон, Южная Каролина, к берегу которого прибило приливом тела с корабля, и объявил, что кожа ее по-прежнему соленая, а руки прямо созданы для того, чтобы рубить тростник. Туда ее привезли из края под названием Виргинские острова. Виргинские — девственные то есть. Ну и имечко для земли, где насилие порой и восхода луны не желало дожидаться. Тамошняя жизнь Сару закалила. Долго они пытались ее сломить. И почти справились, ведь в те годы она была совсем юная. А все же воспоминания засели у нее в голове накрепко.

В самом начале она жила вовсе не возле моря. А в джунглях, даривших людям и земле укрытие от полдневного зноя, где глаза привыкали к полумраку и становились очень зоркими. Цветы там цвели таких оттенков, каких она после не видала ни в Мирагоане, ни в Сент-Томасе, ни в Чарльстоне, ни в Виксберге. А фруктов росло столько, что ладони постоянно были липкими от сока, который сочился из уголков рта и капал с подбородка.

Она еще не доросла до своего имени, не вошла в подходящий возраст, ведь имя давали в зависимости от того, как проявляла себя душа, а узнать это можно было лишь после того, как девочка станет тем, кем решила быть. Но начиналось все с них, с девочек. Девочки — начало начал. Знахари говорили, что даже в утробах матерей все зарождаются девочками и только после некоторые меняются. Сначала круги, потом линии — таков порядок, который нужно чтить. Потому все новорожденные, вне зависимости от того, что расцвело у них между ног, считались девочками. Девочками они и оставались вплоть до церемонии, на которой предстояло выбрать, кем ты станешь: женщиной, мужчиной, бесполым или всем сразу.

Дочь многих матерей, племянница множества теток, сестра сотен сестер, запеленатая в мягкие ткани, скрывавшие ее от недоброго глаза. Больше всего из детства Саре запомнился смех. Но и палец, строго погрозивший ей, когда она решила улизнуть из-под защиты джунглей.

— Хочешь, чтобы тебя лев сожрал?

— Нет.

— Тогда беги скорее назад, детка!

В тот день она уныло поплелась обратно, в добрые руки матерей, но от льва ей спастись не удалось все равно. А о том, что ей довелось испытать на корабле, никто не услышит. Ни о качке, ни об отметинах, что оставляли на запястьях и щиколотках тяжелые цепи. Ни слова не будет сказано о том создании, что металось в углу. Не тень, нет. Откуда бы взяться тени в темном трюме? Молчание, молчание. «Да кому она сдалась, эта древняя африканская абракадабра? Мы ж сейчас тут, разве нет? Так какая разница, что там происходило до корабля? То была опасность. Живая опасность. Дышащая. Ничему оттуда не спасти нас тут».

Все они велели ей молчать, все, кроме Мэгги, в которой тоже хранилось немало древнего.

«Легче, Сара. О, Сара. Дыши. Возрадуйся. Тебе выпало хранить память».

Ах, если бы только они готовы были вынести то, что волокла на плечах она, Сара рассказала бы им, что свобода возможна. Она своими ушами об этом слышала. После того как ее продали из Сан-Доминго, прошел слух, что люди там устали терпеть. Разом вскинули вверх тесаки, которыми рубили тростник, и пролили столько крови, что земля отвердела и почернела. «Интересно, — думала Сара, — что будет, если выкрасить в тот же цвет землю Чарльстона?» Ведь тесаки-то были у всех. Йово (ныне тубабы) сами вложили его ей в руки, словно бы ничего, кроме тростника, она им разрубить не смогла бы. Но вскинуть тесак означало согласиться с тем, что опасность была живым существом. Как могла она позволить этой скользкой твари подползти к своей Мэри?

Впервые они поцеловались под сенью ветвей ликвидамбаров. В воздухе не чувствовалось ни капельки влаги, зато у них ее было вдосталь. Стояла весна, и они нашли покой в объятиях друг друга. Вдох. Медленный выдох. Трепетание век. Один подбородок вздернут, другой опущен. Выбившаяся прядка, которую Сара убрала Мэри за ухо.

— После тебя заплету, ладно?

— Ладно.