Пророки

У Другой Пуа было много поклонников. Все они, влюбленные до безумия, шествовали к ней по черному песку, и казалось, что кожа их сделана из него же. И каждый слагал в ее честь песню на языке, которого она не понимала, однако слова так сладко стекали с их губ, что сразу становилось ясно — они воспевали ее красоту. И там, в Воображаемом, как и здесь, в Пустоши, она всегда выбирала одного-единственного. Того, чьи глаза были как бесшумно прикрытые двери, в которые всем хотелось постучаться. Жаль, что мечты эти, так же как и сладкие сны, всегда обрывались, когда наступала пора плестись на работу.

Пуа опомнилась оттого, что рядом захныкал и завозился Дуг. Будто из вредности хотел выдернуть ее в Настоящее, чтобы Воображаемое просочилось между пальцами и исчезло.

— Чего тебе, Дуг?

Он же просто улыбнулся в ответ.

«Все начинается смолоду», — подумала Пуа, снова отползая в угол.

В хижине Сары всегда пахло так же, как и на улице. Она рассовывала по углам одуванчики и ими же набивала тюфяк. Изящное мало заботило эту крепкую здоровую женщину, цвету кожи которой позавидовали бы сумерки, исключение она делала только для одуванчиков и венка из детских вздохов[3] на голове. Говорила, что делает это, чтобы не чувствовать себя в кабале. Закроешь глаза и воображаешь, что идешь себе куда глаза глядят, свободная, как весенний луг, и на тысячу миль в округе нет ни одного тубаба.

Пуа проскользнула под лоскут грязной ткани, висевший в дверном проеме ее хижины.

— Можешь мне косички вкруг головы заплести? — попросила она. — Чтоб волосы шею не щекотали. Да чтоб в поле было прохладнее.

— И тебе привет, — прищелкнув языком, отозвалась Сара.

Пуа улыбнулась, и Сара осмотрела ее голову.

— Эх, девка, покрывалась бы ты платком, как все, не пришлось бы сейчас меня просить.

— Да недосуг мне, лапушка. К тому же так еще жарче.

Сара покачала головой.

— Вот почему у тебя косички никогда не держатся, дикая ты головушка.

Пуа схватилась руками за голову и, покачивая бедрами, на цыпочках прошлась по хижине.

— Кого это ты представляешь?

— Мисси Рут. Нешто не видно, до чего я вся из себя тонкая и изящная?

Пуа захлопала ресницами. Сара закатила глаза, но не смогла удержаться от смеха.

— Ох, дурковатая ты девка. — Вытащив из-под стола табурет, она опустилась на него. — Неужто сама ею быть хочешь?

— Не-е, мэм! — Пуа опустилась на пятки.

— Тогда полно дурачиться. — Сара потерла виски. — Иди-ка сядь и дай мне заняться твоей головой.

Пуа уселась на пол меж ее ног, подтянула колени к груди и тщательно подоткнула подол платья под ступни. Сара стала расплетать косички у нее на затылке.

— Ишь, как волосы-то отросли.

— Мне, бывает, их совсем сбрить хочется. Начисто!

— Это, должно, древность в тебе говорит, — прошептала Сара, глядя ей в затылок. — Тебе, как и мне, дано ее помнить.

Пуа зевнула и почесала за ухом.

— Сиди смирно! — прикрикнула Сара.

Помолчав с минуту, Пуа заговорила:

— Я и Самуэля к тебе звала косички заплести.

— А он что? — замерла Сара.

— Ну, «нет» он мне не сказал.

— А «да» сказал?

— Нет.

— Мм… хм…

Пуа заерзала. Впервые ей пришло в голову, что Самуэль может и не прийти. Не захочет или что-нибудь ему помешает… Так-то он парень вежливый, уж если сказал, что придет, не обманет. Но он ведь не говорил…

Единственный человек на всей плантации, кому до нее есть дело. Он и правда думал о ней, а не прятал за показной заботой вполне прозрачное желание залезть к ней под юбку. Ему одному ничего от нее было не нужно, кроме как поболтать. А когда ей худо становилось, он, чтобы ее развеселить, втыкал себе в волосы ромашки и выступал, как цыпленок. Громадный такой, а ведь никогда не нависал над ней угрожающе и не пытался заслонить ее свет своей тенью. Исайя ее просто не замечал или терпел, что она ошивается рядом. А вот Самуэль один видел ее по-настоящему и принимал.

— Тебе, что ли, Амос голову всякой ерундой забил? — спросила Сара.

— Не-е.

— Пфф. А то ж с него станется послать тебя в хлев, чтоб смуту посеять.

— Не сеяла я ничего, Сара. И Амос никуда меня не посылал.

— А кто посылал?

Пуа закатила глаза.

— Знаешь, живи-ка ты своей жизнью, а к этим ребятам не лезь.

— Самуэль мой друг, — бросила Пуа, раздраженно сдвинув брови.

— У тебя от всех друзей мурашки по загривку бегут, вот как сейчас?

— Это от жары.

— Брось, девка, не морочь мне голову.

Сара всегда говорила правду, какой бы горькой и колючей она ни была, и вынести это порой бывало нелегко. Она не сглаживала острые углы, не шлифовала слова, и те больно ранили. Однако из каждого укола вытекала лишь крохотная капелька крови. Можно и перетерпеть. К тому же в капельках этих Пуа видела ответы, с которыми даже Сара не готова была столкнуться. Многие их и знать не хотели, но только не Пуа. Она-то понимала, что сила твоя измеряется в том, сколько правды ты можешь вынести. Пускай все остальные на плантации спали, лично она собиралась бодрствовать, как бы больно это ни было.

— И?

— И ничего. Просто оставь их в покое, — вздохнула Сара.