Пророки

Если Самуэль не знал чего-то, он всегда старался это придумать. Отца своего он мысленно окрестил Стюартом — слышал, как Пол однажды обращался так к своему другу. Имя это Самуэлю сразу понравилось, оно звучало, как плевок в лицо. А отец ведь наверняка плюнул в лицо своему хозяину, потому и исчез из его жизни. Да, непреклонность он, наверное, унаследовал от Стю. Хотя выжила из них двоих, скорее всего, мать.

— Знаю, ты не такой застенчивый, как кажешься, — сказал Тимоти, выводя его из задумчивости. — Однажды ночью я видел вас с Исайей.

Самуэль поежился. Лезвие краем впилось в спину.

— Раздевайся, Самуэль. Или мне звать тебя Сэм? Подойди и ляг со мной.

Самуэль медленно стащил рубашку. Тимоти пробрала дрожь.

— А кожа у тебя не такая, как у Исайи, — пробормотал он, завороженно разглядывая его и поглаживая себя по щеке. — Он раз сказал, что лиловый — его любимый цвет. Я тогда подумал, что он просто за мной повторяет. — Он слез с кровати и направился к Самуэлю. — Представляешь, на Севере зимой идет снег. Ты знаешь, что такое снег? Видел когда-нибудь? Нет, наверное. Здесь такое редкость. — Тимоти погладил Самуэля по груди. — Так бывает, когда на улице очень холодно. Дождь замерзает и сыплется с небес крошечными комочками хлопка. Красота невероятная! Снег ложится на землю, и становится очень тихо. А дети как его любят! Смеются, играют, бросаются друг в друга снежками. Но вот ходить по нему трудно. Бывает, повозки даже проехать не могут. Собственно, дороги-то и не видно, все под снегом. Кажется, что весь мир окрасился в белый. И во всем такое умиротворение. — Он тронул пальцем пупок Самуэля. — Но проходит несколько дней, люди снуют туда-сюда, снег тает, и на улице становится очень грязно. Пачкается одежда, обувь, тащишь все это в дом на ботинках. И сразу начинаешь ждать весну. Ей-богу, душу готов продать, лишь бы увидеть хоть один цветочек. Вот почему я скучал по дому. Зимы в Массачусетсе такие длинные и суровые, что, кажется, уже никогда не увидишь, как распускаются цветы. Конечно, это не так, но все равно порой кажется, что краски в природу уже не вернутся. Кто знает, может, однажды и тебе доведется увидеть зиму на Севере.

Самуэлю вовсе не хотелось попасть в такое место, где мерзлое белое падает с неба, норовя захватить все вокруг.

— Когда отец умрет, все это достанется мне. — Тимоти огляделся по сторонам, вид у него отчего-то стал разочарованный. — Все-все. И дом, и земля, и негры. — Он поднял глаза на Самуэля, словно ожидая ответа. Но тот так и стоял, не двигаясь. — И знаешь, что я тогда сделаю? В первую очередь освобожу рабов, всех до единого. Ну ладно, может, не всех. Кто-то же должен будет заниматься домом и собирать хлопок. Но я точно знаю, что столько людей, сколько отцу, мне не потребуется. Он перегибает палку.

Самуэль никак на это не отреагировал.

— Вольная, Сэм. Это значит, что вы с Исайей станете свободными. Если захотите, конечно. Мне-то кажется, что здесь, на плантации, со мной за хозяина, вам будет проще. Сказать по правде, мне вся эта ответственность поперек горла. Я б лучше уехал куда-нибудь и зарабатывал на жизнь живописью. Но отцу я, понимаешь ли, нужен.

Воль-на-я. Слово это эхом раскатилось у Самуэля в голове, зазвенело колокольчиками, дрожью пронеслось по телу. И под этот звон он на минуту позволил себе представить, что чувствует свободный человек, когда трава лезет ему между пальцами босых ног. Ведь он может вырвать ее, а может оставить расти, не волнуясь о том, не поколеблет ли его решение и без того хрупкий баланс, не набросится ли на него за его выбор какой-нибудь злобный идиот. Наверное, и цвета вокруг изменятся. По большей части потому, что у него наконец появится время разглядывать их, подмечать мельчайшие оттенки. Может, он даже сможет выбрать любимый цвет — ведь теперь в этом будет смысл. Пойдет, например, к портному да купит себе такие брюки. «Простите великодушно, сэр, я вот эту пару беру. Не, в коробку не надо. Я, если вы не против, прям тут их надену. И ботинки вон те мне подайте — да, их я тоже возьму».

Подумать только, надеть ботинки!

Свобода, думалось Самуэлю, может быть мировой штукой, если правильно ее преподнести. Сунуть охотникам за головами бумаги и невозмутимо наблюдать, как они меняются в лице. Как разочарованно морщатся, обнаружив, что его масса наконец-то позволил ему стать человеком. Радость — она не для того сделана, чтобы ее в рамки загонять. Она все вокруг должна окутывать, прямо как тот снег, про который Тимоти только что рассказал. Прямо как снег.