Пророки

— И у меня варит, мисс Мэгги. Сделаю кой-чего напоследок, а дальше поступлю, как ты говоришь.

— Тогда слушай, — мягко сказала Мэгги и приподнялась, опершись о стену. Самуэль протянул ей руку, но она помотала головой. — Хоть ты и вырос здесь, а все же не тутошний. И с Исайей — или как там ты его кличешь? Зай? — то же самое. Нечего вам делать на этой земле. Я не к тому, что вам тут не рады. Нет. Я про то, что для вас есть место получше. Не знаю, правда, где-то оно или когда-то. Может, было уже или только будет, этого не скажу. Не могу понять, нет больше у меня такой силы, не нужна была, да и пропала. Но одно знаю точно: то время, что сейчас, — не для вас. А вам надобно найти свое, под вас созданное. Так они мне сказали.

— Кто сказал?

Мэгги указала пальцем на дверной проем, и Самуэль увидел мелькнувшую на улице тень.

— Ага, ты тоже видел. Я по глазам поняла. Значит, и у тебя он есть.

Самуэль все вглядывался в темноту, но тень уже исчезла.

— Что у меня есть?

— Дар. Он передается по наследству. Бывает, целое поколение минует, а все ж таки рано или поздно у кого-то проявится.

— И от кого я его поучил?

— Дак, сдается, от них. — Мэгги обернулась на дверной проем.

Самуэль проследил за ее взглядом. Он ничего не понял. Оставалось надеяться, что Исайя уже переплывает реку. Между двумя обходами только миг.

— Мисс Мэгги, мне…

— Знаю, — улыбнулась Мэгги. — Жаль, да пора.

Прихрамывая, она подошла к нему и обняла. Самуэль напрягся. Испугался, что тень снова оседлает ее спину и схватит его ее руками. Но ничего не произошло, и он, пригнувшись, обнял Мэгги в ответ. Она погладила его по голове и сказала ласково:

— Дурачок. Но если ты все же решил пройти здесь… — Она кивнула в сторону кухни и той двери, что вела направо. Потом вдруг осеклась. — Знаешь, ты мне напоминаешь кой-кого. Сам себя он кликал Айо, а тубабы звали его Даниэлем.

Услышав первое имя, Самуэль улыбнулся. Показалось, что значит оно нечто важное.

— Славная ты, мисс Мэгги, — снова обернулся он к ней. — Всегда такой была.

И с этими словами вошел в кухню.

За кухней потянулись другие комнаты. Самуэль медленно шел в темноте, напрягая глаза, чтобы разглядеть, сколько тут всякой всячины. Назначения многих вещей он даже не знал. А сколько зеркал! Это, впрочем, неудивительно. В одно из них он даже заглянул. И на мгновение ему показалось, что оттуда на него глянули два лица. Может, второе — это лицо его матери?

Он поднялся по лестнице, свернул в коридор. По стенам, то вырастая, то уменьшаясь, плясали тени. Тимоти объяснил ему, где находится его комната, и Самуэль легко нашел ее. А войдя, сразу же увидел хозяина — тот стоял в темноте перед дверью, обнаженный, как в день творения. Самуэль едва не выронил лампу.

— Не знаю точно, когда вернется отец, но думаю, скоро, — улыбнулся Тимоти. — Он не взял с собой Джеймса, так что, скорее всего, надолго не задержится.

Он привлек Самуэля к себе и поцеловал его в губы. Самуэль дернулся. Слишком уж это было похоже на ловушку. Заметив его испуг, Тимоти медленно отстранился.

— Думаю, раньше тебе на такой лежать не доводилось? — Он кивнул на кровать. И заметив, что лед сломан и выпуклость у Самуэля в штанах уже не спишешь на игру теней, снова шагнул ближе. — Верно? — шепнул он ему прямо в ухо.

Самуэль покачал головой.

— Иди сюда.

Тимоти подвел его к кровати.

— Лампу можешь поставить вот сюда. — Он указал на столик под окном.

За стеклом ровным светлым полукругом сияла луна. Раньше Самуэль и не замечал, что у Тимоти кожа того же холодного оттенка. Что, если оттуда и явились все тубабы? — вдруг пришло ему в голову. Свалились случайно, или кто-то изгнал их в наказание. Тогда ясно, отчего они такие злые — просто тоскуют по дому.

Самуэль глянул в зеркало, стоявшее в углу спальни. Исайя как-то предположил, что он может быть похож на свою мать. С тех пор, приходя на реку, Самуэль всегда внимательно рассматривал свое отражение. Но видел в воде только собственное подернутое рябью лицо. Может, это от нее он унаследовал ямочки, что появлялись на щеках, когда он улыбался? Никогда бы не подумал, что мать может прятаться в улыбке. А приплюснутый нос, должно быть, достался ему от отца вместе с нетерпеливостью и упрямой жаждой любви.

В зеркале лицо его отражалось куда четче, чем в воде. Самуэль вгляделся в него. В глазах что-то мерцало — точно не слезы. Может, воинственность или дикость? Да, порой он вел себя как дикарь, но чаще всего эту часть натуры приходилось прятать, отодвигать в сторону. Особенно в те моменты, когда требовалось быть нежным. Или хитрым.

Интересно, как выглядел его отец? Заставили ли его силой соединиться с матерью в каком-нибудь Блядском Домике? Некоторых ведь заставляли. А вдруг они сошлись по доброй воле? Касались друг друга неловко, нерешительно, отводя глаза, но все же с улыбкой на губах? Свободные, насколько это возможно в таких обстоятельствах. Вот как они с Исайей.