Пропаганда 2.0

Но сходные процессы шли по всему миру. Например, проблему революционного сознания разрабатывал Жорж Сорель во Франции (см. о нем [1]). Сорель был поклонником и большевизма, и Ленина. Он оправдывал насилие и разрабатывал теорию мифа [2–3]. Особенностью того времени, кстати, было мощное пересечение всех со всеми: пересекались науки и искусства, политики и деятели искусства, идеи и люди более свободно пересекали границы.

Сорель, как это видно из его работы «Размышления о насилии», стал первым, кто предложил инструментарий создания мифов для того, чтобы будить радикальную субъективность в угнетаемых массах.

В книге он напишет [4]: «Эти мифы нужно рассматривать просто как средство воздействия на настоящее, и споры о способе их реального применения к течению истории лишены всякого смысла. Для нас важен миф как целое, а отдельные его части имеют значение лишь постольку, поскольку они ярче выделяют идею, заключенную в этой конструкции. Бесполезно поэтому рассуждать о случайностях, которые могут произойти в ходе социальной войны, и о решительных столкновениях, могущих принести пролетариату окончательную победу. Даже если революционеры полностью заблуждаются, рисуя себе фантастическую картину всеобщей стачки, эта картина может стать мощнейшим источником силы во время подготовки к революции при условии, что она включает в себя все чаяния социализма и выражает всю совокупность революционных идей с такой определенностью и твердостью, каких не дают другие методы мышления».

Это вполне научные слова о мифе, которые дают картинку даже того, что нереальные призывы могут иметь вполне реальные последствия в виде трансформации существующего мира. Мы можем так перефразировать Сореля: мир – это миф, а миф – это мир. Интересно, что очень большая часть ученых в области социальных наук неизменно приходят к включению понятие мифа в свои рассуждения.

Связь эстетики и насилия исследует М. Антлифф. Он подчеркивает, что французские фашисты изучали авангардную эстетику кубизма, футуризма и сюрреализма [2]. Они же определяли динамизм фашистской идеологии в терминах теории монтажа Эйзенштейна. Как сказал один из учеников Сореля, люди не могут двигать горы, надо создать иллюзию того, что гора движется [5]. И этим учеником был Бенио Муссолини. Во время тюремного заключения Сорель стал его главным автором [6].

В прошлом всегда считалось, что фашисты плохо относились к современному искусству. Но сегодня признается, что определенные идеи они брали из модерна, как и саму индустриализацию, чтобы совместить ее с их иррациональной теорией национальной идентичности. Все это позволило одному из исследователей, Дж. Херфу (см. о нем [7]), назвать их «реакционным модернизмом» [8]: «До и после захвата нацистами власти важным течением внутри консерватизма и впоследствии нацистской идеологии было примирение между антимодернизмом, романтизмом, иррациональными идеями, представленными в немецком национализме, и наиболее явными манифестациями причинно-следственной рациональности, то есть современной технологии. Реакционный модернизм является идеальным типичным конструктом».

Это была традиция политических правых. Кстати, в книге у него есть глава, которая носит название «Инженеры как идеологи». Хефри пишет, то самым удивительным было то, что реакционная модернистская традиция возникла также и внутри немецкой инженерии. После рассмотрения гуманитарной составляющей в других главах здесь он говорит следующее: «Если литераторы искали, как склонить на свою сторону национализм с помощью технологического развития, то инженеры искали, как убедить себя и своих последователей в юридической сфере, медицине, гражданской службе и традиционных гуманитарных дисциплинах, что они, инженеры, и результаты их труда в виде второй индустриальной революции создают культурную нацию».

Ю. Пивоваров видит эту же черту поворота к прошлому и в русской революции 1917 г. [9]: «Отличие русской революции от той же французской и других буржуазных революций было в ее изначальном архаическом посыле. В 1917 году у нас произошла революция нового типа – против современности, против модерна, и она открыла череду себе подобных: в Италии, в Германии. Пусть все они облекались в модную словесную обертку, отсылающую к прогрессу и светлому будущему, по сути, они предполагали одно – ревитализацию архаики в жизни общества».

Он говорит о революции как об упрощении сложного, ссылаясь на Токвиля: «Октябрьская революция, например, была таким упрощением; одна из ее составляющих – это общинное низовое движение против частной собственности на землю, то есть против базовой сложности современного общества. Наша революция сразу же требовала уравниловки, превращения социальной иерархии в плоскость. Сталинизм тоже типичнейшая примитивизация современности. Это не моя мысль, она встречается у многих авторов: система ГУЛАГа – топорный способ уничтожить сложность, свести решение всякой задачи к произнесению приказов».