Пропаганда 2.0

Кстати, именно так трактовал советскую экономику и такой экономист, как А. Кацелинбоген, ведь в ней тракторы выпускались на гусеничном ходу, чтобы завод легко мог перейти в нужный момент на производство танков [24–25]. Все студенты вузов, например, получали одновременно и какую-то военную специальность. Правда, если в этом вузе была военная кафедра. То есть в определенной степени за каждым элементом мирной жизни стоял и его военный вариант, который должен был разворачиваться в краткие сроки.

Все новые науки, начиная с психоанализа, советская власть остановила. Потом делались такие же попытки уничтожить генетику и кибернетику, поскольку они тоже были признаны буржуазными. Но если гуманитарные науки легко поддаются такому изгнанию, то естественные нужны самой власти, чтобы ее удержать в своих руках, поэтому их постигла другая судьба. Позднее и семиотика выжила, потому что спряталась под крыло кибернетики, став в какой-то степени защищенной от «церберов» власти. То есть в этих процессах были как объективные, так и субъективные моменты.

А. Эткинд задумался над вопросом, почему Ю. Лотман и его единомышленники не любили психоанализ [26]: «Глубокая причина этого в том, что в данном движении мысли, спорном, как любое подобное движение, есть контрструктурный заряд, разрушающий семиотические схемы. Фрейд строил свои топологии с тем, чтобы показать, как человеческое развитие их перемешивает. “Где было Оно, там должно быть Я”, – писал он. Это высказывание, одновременно динамичное и нормативное, немыслимо для “настоящего ученого”, каким представляла его фигуру семиотическая интеллигенция. Дело не только в снятии бинарной оппозиции, но и в нормативности, свойственной многим практическим делам от терапии до политики и запрещенной в сакральном пространстве структурных схем. Мне кажется, что особый интерес аполитичных семиотиков к апокалиптическим темам, характерный для конца 1980-х и начала 1990-х, выражал их политические сожаления и страхи: чувство конца, связанное и с саморазрушением советского мира, и с уходом структурализма в историю». Интересно, что некоторые действующие лица истории времени первого входа педологии и психоанализа, правда, периферийные, получают сегодня новую трактовку их биографий (см. [27–28]).

Одни модели воздействия и коррекции могли сменить другие, но никто не отказывался от идеи управления сознанием. Если школа дает на выходе человека со стратегической матрицей, раскрывающей, что такое хорошо и что такое плохо, то взрослые люди получали ежедневную тактическую коррекцию происходящего, производимую с помощью СМИ. Советская эпоха, когда все читали газеты и длинные очереди выстраивались у газетных киосков, сегодня призабыта. Более того, эта же модель была использована при перестройке. Только теперь СМИ давали стратегическую матрицу, поскольку другого пути передать ее населению не было. Это объясняет феномен того времени, когда газеты и журналы заменили библиотеки, печатая книги из прошлого.

И Запад, и Восток требовали иного человека по разным причинам. Запад разворачивал общество потребления, поэтому его интересовали люди одинаково потребляющие и, следовательно, одинаково мыслящие. СССР, с одной стороны, пытался оторваться от типажа человека дореволюционного, заменяя, к примеру, профессоров красными профессорами, а студентов – рабфаковцами. С другой – следовало «сбить» революционный накал, перейдя в фазу «стабилизации», поэтому население также должно было думать одинаково. Если Запад имел причины экономического свойства и лишь затем политические, то для СССР первой была политика.

А. Рубцов написал по поводу сегодняшнего дня [29]: «Это только казалось, что в СССР заводы производили изделия, наука и школа – знание, медицина – здоровье, а армия – безопасность. Вся эта машинерия в первую очередь производила правильного советского человека. И сейчас главной целью организованного социума становится производство нормализованного россиянина – терпеливого, доверчивого, по сигналу ликующего, но зато страшного врагам и безопасного для власти».

Советский Союз строил с нуля все: от фабрик и заводов до человека. Кстати, и индустриализация также требовала другого типажа: крестьянин должен был превратиться в рабочего. Америка столкнулась с такой же проблемой во время своего атомного проекта, поскольку он потребовал рабочих с другими мозгами и руками. Чтобы достичь этого, жилые поселки оборудовались современными библиотеками.