Прокурор

— Распускают обыкновенные мешки из-под сахара или полушерстяные дорожки, которые продаются в магазинах, делают пряжу, красят, ткут ковры и выдают за чисто шерстяные.

— Ну и ну!

— Уверяю вас, — сказал Боржанский. — И все почему? Есть мещанин. Он купит. Мода для него свята. Еще бы, у других есть, а у него нет. А что этому покупателю подсовывают, он не ведает.

— И как же теперь быть? Я, например, не кончала Суриковское или Строгановское училище. Ей-богу, не отличу, где шедевр, а где подделка. И таких, как я, много.

— Вот именно. — В голосе Германа Васильевича проскользнула нотка удовлетворения. — Прежде всего надо прививать, воспитывать вкус. И не потакать моде. Тогда вы не будете бросаться на халтуру. А уж наше кровное дело — учить прекрасному. — Главный художник поднялся, давая понять, что и так уделил журналистке слишком много времени.

— Еще минуточку, прошу вас, — взмолилась Баринова, и Боржанский сел. — Я вот думала… Понимаете, меня мучает, с чего начать? — торопливо стала объяснять Флора. — Экспериментальный цех, по-моему, — это творческий центр всей фабрики… Представляете, в кадре — руки. Они держат заготовку, и постепенно на глазах телезрителя рождается сувенир… А?

— Я бы не хотел, чтобы вы показывали это, — ответил главный художник недовольно.

— Почему? — искренне удивилась Флора.

— Видите ли, Флора Юрьевна, творчество — это, согласитесь, тайна. Лично я никогда никому не показываю свои работы до полного завершения… Есть, правда, и другая сторона вопроса. Чисто производственная. Боржанский провел чубуком трубки по несуществующим усам. — Нам будет неприятно, если на другой фабрике используют наш образец. Не забывайте, на каждый сувенир есть авторское право.

— Конечно, конечно, просто я не подумала, — стушевалась Баринова.

— Да и телевидению зачем лишние хлопоты? — снова поднялся главный художник. — Будут писать, спрашивать, где купить. А может, то, что вы заснимете, не пойдет в серию. Мы ведь в этом цеху ищем, экспериментируем…

Они вместе двинулись по дорожке. Флора, не выключая магнитофон, старалась держать микрофон поближе к собеседнику.

— Ну а просто рассказать о людях, которые трудятся в СЭЦ? — задала она вопрос.

— Это пожалуйста! — сделал великодушный жест Боржанский.

— У вас там работает Тарас Зозуля…

— Интересно, откуда такая информация? — чуть усмехнулся Герман Васильевич.

— Журналисты тоже имеют свои профессиональные тайны…

Боржанский сунул трубку в рот и, пока шли до СЭЦ, думал о чем-то своем. А точнее: его очень настораживало поведение корреспондентки, ее активность, въедливость. Кто она? И зачем, с какой целью прибыла сюда?

Специальный экспериментальный цех находился в здании, которое стояло в стороне от других строений фабрики. Его скрывали деревья и кусты китайской розы. На плотно закрытых окнах — железные решетки.

«Словно нарочно скрывают от посторонних глаз, — подумала Флора. Представляю, какая там духота…»

К ее удивлению, в помещении было прохладно: воздух кондиционировался. И приятным сюрпризом звучала музыка. Старое томное танго «Брызги шампанского».

Конторка Анегина размещалась сразу у входной двери. Он сидел за столом и беседовал с крепышом с литыми мускулами и сплющенным носом, какие бывают у боксеров.

При виде Боржанского и Бариновой начальник цеха вскочил с места. Поздоровался с девушкой.

— Евгений Иванович, товарищ с телевидения хочет побеседовать с тобой и познакомиться с Зозулей, — сказал Боржанский.

— Будет сделано, — коротко, по-военному ответил Анегин.

Главный художник молча вышел. Парень с могучими бицепсами тоже исчез.

— Садитесь, Флора Юрьевна, — предложил начальник цеха, но, увидев, что Баринова включила магнитофон и подставила к нему микрофон, растерялся. — Говорить я… э-э… не мастак. Посидите… Сейчас…

И выскочил из конторки. Хлопнула входная дверь.

«Ну и перепугался лихой казак», — подумала Баринова, оглядываясь.

Через стеклянную стенку она увидела весь цех — небольшие, отгороженные до плеч человека ячейки. Отсюда, из конторки, которая располагалась выше остального помещения, были видны люди, склонившиеся над столами, верстаками, швейными машинами, станочками. В основном здесь работали девушки. Молоденькие, симпатичные, как на подбор.

Начальник цеха отсутствовал недолго. Снова хлопнула входная дверь, и Анегин появился в своем наблюдательном пункте, как назвала про себя конторку Баринова. Она поняла: Анегин советовался о чем-то с Боржанским.

— Пойдемте к Тарасу, — сказал он, косясь на магнитофон.

Зозуле было лет тридцать. Волосы на голове черные, а в контраст им рыжие, словно покрашенные хной, усы. Работал он в пиджаке.

— Получается, Иваныч! — весело встретил их Зозуля в своей ячейке, заваленной проволокой, веревками, деревянными чурбачками и разным инструментом.

— Тут к тебе с телевидения, — сказал Анегин.

— Добре, — стрельнул в девушку мастер черными глазками, которые как-то неестественно блестели. — Зозуля. Тарас.

— Баринова, — представилась Флора и спросила, видя в его руках приспособление, напоминающее скакалку, только с тремя шнурками, а на них деревянные ролики: — Что это у вас?