Прокурор

— Нормальный. Вполне, — заверил Измайлов. — Просто у нас путаница с этими всяческими льготами… Например, человек хорошо трудится, выполняет норму. Как положено, не больше. Но почему-то иные руководители считают, что его нужно поощрять. Но вдумайтесь: норму-то он и так должен давать. Без всякого поощрения. К тому же, он за это деньги получает… Ну, а если несколько раз выступит на собрании, напечатается в стенгазете да еще в кроссе участвует — подавай ему бог знает какие блага. Но ведь выступление на собрании, в стенгазете — норма нашей общественной жизни. А спорт — для его же здоровья. Я не говорю о грамотах и значках. Иной как начнет перечислять свои награды, полученные где-нибудь на районной выставке или смотре, и, главное, требует за это какого-то особенного к себе отношения, ей-богу, стыдно становится. Да, мы учим, что трудиться добросовестно и честно — почетно. Понимаете, почетно! Но почет и вымогательство — разные вещи… А некоторые требуют привилегий даже не за свои заслуги, а как бы по наследству. За мать! За отца! Позвольте спросить, почему? На каком основании?..

Ольга Павловна молчала. То ли потому, что не знала, как реагировать, то ли в данный момент ее волновало другое.

— У вас дело? — спросил Измайлов.

— Понимаете, пришел Щукин…

— Кто это?

— Начальник цеха с машиностроительного завода… Мне кажется, вам было бы интересно послушать его.

— Пусть зайдет, — кивнул прокурор.

Ракитова вышла и через две минуты вернулась со Щукиным. Начальник цеха был, по всему видно, взволнован. Розовый шрам на переносице резко выделялся на его бледном лице.

— Садитесь, рассказывайте, — предложил Измайлов после обмена приветствиями.

— Я вот уже с Ольгой Павловной… — начал Щукин, не зная, куда девать руки. — Словом, объясните, товарищи, за что меня так? Оплеуха, можно сказать! — Он оттянул ворот рубашки и повертел шеей, словно задыхался.

— А в чем дело? — спросил Захар Петрович.

— Я человек простой, — продолжал Щукин. — Хочу знать, за что прокуратура против меня? Что я такого сделал?

Измайлов перевел удивленный взгляд с начальника цеха на своего помощника.

— Понимаете, — попыталась объяснить Ольга Павловна, — товарищ Щукин считает, что ему объявили выговор по нашему настоянию.

— Ерунда какая-то, — вырвалось у прокурора.

— Как же так? — растерялся начальник цеха. — Вызвал меня Грач, говорит: прокуратура проверяла твою работу и обнаружила нарушения законов о труде… Я, конечно, спрашиваю: когда проверяли, что нарушал? Он сказал, что в воскресенье, тридцатого июня, вы приходили, — ткнул он пальцем в Ракитову. — А у меня несовершеннолетний подросток Бойко трудился. Таким, мол, в выходные дни и ночное время работать нельзя. За это тебя требуют наказать… Но почему меня, товарищ прокурор? Я выполнял указания Самсонова! Выходит, он ни при чем? Выходит…

— Погодите, товарищ Щукин, — остановил его прокурор. — Во-первых, ни с Самсоновым, ни с Грачом разговора лично о вас не было…

— Это точно? — недоверчиво посмотрел на Измайлова Щукин.

— Абсолютно точно.

Начальник цеха нахмурился и угрюмо произнес:

— Вот, значит, как… Ну, ясно…

— А на тот факт, что у вас по выходным трудятся несовершеннолетние, и не только в вашем цехе, я уже указала вашему руководству, — сказала Ракитова.

— Все цеха указали? — снова недоверчиво спросил Щукин. — И гальванический, и механический?

— И упаковочный тоже, — подтвердила Ольга Павловна. — Уверяю вас, ни единого нарушения не пропустила.

— Та-ак, — протянул Щукин. — Значит, одного меня решили сделать козлом отпущения. — Он зло хмыкнул. — Не выйдет! — И стиснул руки так, что хрустнули пальцы.

— А факт был? — спросил Захар Петрович. — Работали в воскресенье несовершеннолетние?

— Факт был, отказываться не буду. Так ведь Самсонов вызвал — дать план любой ценой! Чтобы на работу вышли все! А все — значит и пацаны, которым еще и восемнадцать не стукнуло. Я так понимаю.

— Разве вы сами не знали, что нельзя? — спросил Измайлов.

— Нельзя? У нас на заводе все можно! Вернее, на все закрывают глаза, если надо! Гони план, а там хоть гори голубым огнем! Победителей не судят, говорит Самсонов.

— Это смотря какой ценой досталась победа, — заметил Захар Петрович. — Я считаю, что она сомнительна. А вы?

— Может быть. — Щукин был занят своими мыслями и заговорил о наболевшем: — Однако почему отдуваться должен именно я? Двадцать лет вкалываю на заводе! Не то что выговора, замечания не имел! Рабочим начинал…

— Самсонов, говорят, тоже начал со станка, — вставил Захар Петрович.

— Не знаю, как он, а я действительно с ученика… И, признаюсь, в начальники не лез. Повышали!

— Вы в профком обращались по поводу выговора? — задал ему вопрос прокурор.

— Я сам член комитета, — произнес он с горькой усмешкой. — Знаю, как на нашем заводе дела решаются. — Он махнул рукой: — Сплошной формализм.

— И вы миритесь с этим? — спросил Захар Петрович.