Проклятый дар

Спустя два часа после заключенной сделки Эрик сидел за барной стойкой закрытого для обычной публики паба, где сегодня собрались лишь представители итальянского клана и греческой диаспоры, и допивал бутылку бурбона. Да уж, вечер прошел совсем не так, как он планировал. После ухода Роберта ушло и всякое желание поужинать в ресторане отменным муссом и снять девчонок на ночь. Эрик поднялся в паб и устроил разговоры по душам с бутылкой Бэйкерса, как ни странно, но бурбон был отличным слушателем. С ним можно не разговаривать, он и без слов понимает печаль и безжалостно топит ее в пятидесяти трех процентах крепости, успокаивая душу забытьем.

– Подготовить для Вас машину, мистер Манн? – спросил бессменный бармен паба Карен.

Это был смуглый выходец из семьи тунисских иммигрантов с четко очерченными и ровно подстриженными черными усами, которыми Эрик всегда восхищался. В самом деле, он что, каждую волосинку вымеряет по линейке?

Эрик поболтал в воздухе бутылкой с остатками горячительной янтарной жидкости.

– Боюсь, он не простит, если я его не кончу, – ответил Эрик.

На сцене Маргарет напевала блюз. Эта сорокалетняя светловолосая женщина в ярком красном облегающем платье и такими же яркими губами затыкала всех молоденьких девушек своим свергающим наповал шармом и властными манерами. И в постели была лучше многих. Если бы Эрик сравнил всех своих женщин с выпивкой, то молодые девушки были бы чем-то вроде текилы или водки с клюквенным соком, ну а Маргарет была выдержанным бальзамом для души.

Маргарет закончит через минут двадцать, точно к кончине бурбона, который передаст его воющую душу в пленительные руки очаровательной женщины-бальзама. Сегодня ему не хочется очередных первовстречных девиц, сегодня Эрику нужен знакомый человек. Маргарет выслушает, успокоит, наговорит кучу философских афоризмов, от которых почему-то действительно легчает, потом займется с ним упоительным сексом, во время которого Эрик забудет об одиночестве, и даже поверит в счастливую жизнь. И не важно, что после ухода женщины, пахнущей шоколадом, одиночество вновь накроет его, и он постарается побыстрее уснуть лишь бы снова не впасть в печаль.

Это неважно.

Сейчас Эрик готов продать каждый орган своего растленного тела, каждый кусочек извращенной души, лишь бы почувствовать это таинственное единение с другим человеком, пусть даже на пару часов.

Кажется, Эрик заснул за барной стойкой, потому что, когда он открыл глаза, водитель закидывал его руку на плечо, под другую встала Маргарет.

– Пойдем, дорогой. Я покажу тебе смысл жизни, – говорил грудный хриплый и тем неотразимый голос Маргарет.

И Эрик утонул в волнах теплого тягучего шоколада.

Глава 5. Расследование Зория

Лето вдыхает жизнь даже в такое унылое место, как психбольница. Природе наплевать, какие страсти творятся в людском мире, она повинуется течению времени и силам гравитации, заставляя землю повторять один и тот же цикл жизни и смерти. Сквозь промерзлую землю пробиваются первые зеленые ростки, певчие напевы становятся все назойливее, и даже если тебя вроде бы совершенно не волнуют перемены окружающего пейзажа, в груди все равно разливается необъяснимая эйфория.

Ясные солнечные дни наполняли облупившиеся коридоры физически ощутимой радостью и добротой. Санитары становились терпимее, медсестры – отзывчивее, а врачи – внимательнее. Может, это все казалось, а может, тепло и свет действительно повышали уровень серотонина в мозгах обитателей психлечебницы, наполняя мрачную атмосферу каплей жизнерадостности.

Вдоль коридора привычным семенящим шагом ступал невысокий усатый доктор с пробивающейся залысиной. Халат уже не сверкал белизной и не похрустывал крахмалом – Йокин так и не поехал вчера домой. Он изучал архивные документы ночь напролет, все глубже раскапывая загадочную кроличью нору. И сейчас он сжимал в руке результаты изысканий, которые не терпелось бросить в лицо главврачу, как перчатку, вызывающую на дуэль.

От него скрыли столько информации! С каждым документом он все больше поддавался неописуемому гневу, открывая новые подробности в деле Нины, которое приобретало все больше странных поворотов. К утру злость поутихла, хотя, возможно, он просто был измотан бессонной ночью, осталось лишь негодование от непрофессионализма здешних докторов и слепоты главврача.

Вчера днем в разговоре двух коллег он уловил имя, брошенное как бы между прочим. Он и сам не понял, почему имя это так вцепилось в его мозг, но осознавал, что точно слышал его в какой-то важный момент, в каком-то значимом месте. И когда память, наконец, настигла тот момент и то место, он опешил. Коллеги обсуждали проблему лунатизма, и вскользь упомянули о некой Аделаиде и о «весьма прискорбном финале болезни», который не особо любили здесь обсуждать. Однако Йокин был настойчив и вскоре выяснил у коллег, что да как, после чего сломя голову сорвался в архив.