В переводе же на понятный нам язык мы должны их отмарки- ровать как примерно равносильные, множественные, сменяющие друг друга или даже соседствующие раздражители, которые за счет богатства и аккордности вызываемых ими рефлексов способны мобилизовать нервную систему, обеспечивая ее непрерывный тонус. При этом мы должны помнить, что вербальный символ или «фрагмент сознания» (зрительный образ) имеет почти такой же возбуждающий потенциал, как и реальное явление.
Сух, но точен И. Павлов, описавший в
Ergo, e supra dicto ordiri каждая номинация (слово), каждый символ реальности, как справедливо замечал тот же Иван Петрович, является «многообъемлющим», сверхсильным раздражителем.
Мышление, будучи (severe dictu) комбинированием сотен и тысяч номинаций, т.е. сплетением-расплетением тысяч раздражителей, по сути, является для древних и новых структур мозга постоянным провокатором миллиарда синаптических, нейроэндокринных и структурных процессов, поддерживающих часть мозга в состоянии возбуждения.
Здесь возникает новый, но крайне важный вопрос — о реакции мозга на его непрерывное раздражение этими процессами. (С учетом физиологической обременительности любой активации для любого живого клеточного субстрата).
Теоретически, ответ, конечно, известен; мы видим, что даже самое сложное и многовариантное мышление, гипотетически являясь «биологически обременительным» вызовом неисчислимого множества рефлекторных ответов, тем не менее «прижилось» и стало нормой работы мозга.
Более того, уместно предположение, что именно раздражительная сила мышления, вероятно, и явилась основной причиной его возникновения и закрепления.
Но это — теория, а хотелось бы получить и однозначные экспериментальные свидетельства «отношения» мозга к тем воздействиям, что настойчиво активируют как его локальные клеточные поля, так и целые структуры.