Прогулки по Европе

Просидел до черной ночи, домой плыл кружным путем через Джудекку и Дзаттере. Непривычные ночные вапоретто, почти пустые, проходят по черной воде как светящиеся призрачным светом таинственно недоступные чужие миры. Как светящиеся окна ночного дальнего поезда глазами мальчишки на глухом полустанке, только еще загадочнее. Над черным Bacino di San Marco высоко на востоке огромный оранжевый Марс.

Суббота 23-е. Прошел нестандартным путем по закоулочкам до Манина, потом к театру Гольдони (который оказался закрыт до октября), потом на север, через Gesuiti к Fondamenta Nuove. Оттуда на Сан-Микеле. Знакомые ящерицы. Могила Бродского уже ухожена: цветы и свежие и постоянные. Миска авторучек. Разные мелочи. Мерзавчик вроде бы водки – на этикетке «Россия СПб». И теперь уже непромокаемая (по замыслу, не на деле) папка писем. Большинство по-русски. Есть отпечатанные на принтере – эти не стал читать: не верю, что они адресованы мертвому, а не живым. Чье-то полусумасшедшее письмо сразу на четырех языках: английском, итальянском, испанском, латыни. Явно мужское: всё сплошь про себя. Женские письма есть хорошие, краткие. Одно: «очень хотела написать Вам и вот не успела». Другое: «перед тем, как отправиться к Вам, долго ходила по дворам вашего дома». Третье: «простите нас».

И уже началось: «здесь были Таня и Коля» (точные имена не помню).

И вдруг немыслимая мерзость – лощеный официальный бланк съезда славистов в Любляне, а на нем: «Дорогой Иосиф Александрович! Мы, участники XIII Международного съезда славистов, приехали сюда, чтобы выразить Подпись: Черткова (и еще какие-то). Дата: 22 августа 2003 – это же вчера! Вспомнил, что на съезде и в самом деле была запись на экскурсию в Венецию – «для тех, у кого есть виза». Рука рванулась выхватить и выбросить к свиньям. Однако же остановился: не мне брать на себя роль судьи по морали, да еще и судебного исполнителя. Разве у меня откуда-нибудь есть право тут распоряжаться? В сущности даже и право это читать сомнительно. Оставил как есть.

Не знаю, что сталось с прежними письмами: их уж ни одного нет.

А в общем-то скоро, наверное, в московском светском разговоре будет общим местом: «А вы уже съездили в Венецию написать записку Бродскому?»

Долго сидел потом у водяной колонки уже у католиков (Бродский-то ведь в секторе acattolici). Тихо безмерно. В тени даже и не жарко. Полоска какой-то душевной тишины и отсутствия страдания. По некоей философии, = счастья. От кладбища почему-то совсем никакого макабра. Впрочем, обставлено здесь всё совершенно сознательно именно как парадиз – буйство цветов, громадные тенистые деревья, простор, кругом великолепные блистающие на солнце дворцы мертвых. Венецианские покойники почиют в не меньшей роскоши и холе, чем армянские. На стелах нередко рядом с именами покойных выбиты имена еще живых, которые уже забронировали здесь себе местечко.

Наконец, всё же встал и отправился к выходу. Но решил пройти не прямо, а через церковный двор. И слышу: экскурсоводша что-то объясняет трем десяткам французов. Молодая, красивая, ярчайшей итальянской внешности, а французский язык – как природный (что у итальянцев крайне редко). Подумал даже: может быть, всё-таки француженка? Но куда там! – руки так и летают, аж вместе с плечами, глаза сверкают. У французских солидных дам от нее, наверно, в глазах рябит и начинается головокружение.

Засмотрелся и заслушался. Рассказывает про то и про сё, про чуму 1630 года и т. д. И вдруг: «но самые знаменитые люди этого кладбища – русские». Два слова про Дягилева и Стравинского – и переходит на Бродского. И рассказывает про него минут пятнадцать: «величайший поэт 20-го века…». Поразительным образом ничего в общем не перевирает, никакой чепухи не несет. И вдруг: «а теперь я почитаю вам отрывки из прозы Бродского». Оказывается, что книжка, которой она всё это время размахивала – для полноты жеста – перед физиономиями французских дам, это «Acqua alta» Бродского по-французски. И читает куски про Венецию, про Сан-Микеле, про Стравинского, про вечных отныне соседей Бродского – Ольгу Радж и Эзру Паунда…

Набрался духу, улучил момент, подошел к ней и сказал: «Простите, мадам, я русский, я под сильным впечатлением от того, что это кладбище, которое сперва вообще не хотело Бродского принять, теперь уже научилось им гордиться». Она: «Что значит, что вы русский?» Не верит, решает испытать – переходит на русский (довольно неплохой, но всё же с легким акцентом): «Вы говорите по-русски?» – «Говорю». – «А где вы живете?» – «В Москве». Переходит обратно на французский: «А почему же вы тогда так говорите по-французски?» – «А это уже другая история», – отвечаю (ужасно чесался язык ей сказать: «Ну ведь вот вы же, мадам, тоже эвон как говорите по-французски», – да всё-таки постеснялся ей так нагло тыкать в физиономию ее итальянскость).