Прогулка [СИ]

Уходя из комнаты, поправила штору, кинула на полку тишотки Ильи, что валялись на диване, две забрала в стирку, бросив по пути в корзину, там же протерла краешек ванной, вечно затоптанный Лиссой-Клариссой (та приходила проверять, не течет ли из крана вода), расправила на сушилке влажное полотенце, в кухне проверила хлеб, выкидывая залежалую горбушку, а черствый батон порезала на сухарики для гренок, высыпала в плоскую сковороду, поставить на маленький огонек. И наконец, дойдя в машинальном своем путешествии до плиты, налила воды в ковшик и его поставила тоже — сварить кофе. Села на табурет, но тут же встала, погруженная в мысли, взяла мокрую тряпочку и протерла дверцы буфета. Села снова, отодвигая столпившиеся на столе сахарницу, вазочку с леденцами, солонку, плошку с ложечками и вилками, — смахнуть из-под них крошки.

А тут и вода закипела, значит, нужно вытащить жестянку с кофе, сыпануть порошка в кипяток, ах да, вскрыть новую пачку и бережно высыпать кофе в жестянку. Выбросить ненужный пустой пакетик. Вот и ведро, привет-привет, мусор.

Кира вытащила полный пакет из ведерка, завязала уголки и унесла в прихожую, вручить Илье, когда появится, или вынести самой, после кофе. Вытащила из ящика новый пакет, устроила в ведре, закрыла шкафчик под мойкой. Успела погасить газ под вскипающим кофе, сполоснула руки, налила в чашку, добавила ложечку сахара, сходила в холодильник за молоком, и потом отнесла его обратно, прихватывая с плиты кастрюлю с утренней кашей. В холодильнике прихватила пакетик кошачьей еды и обрадовала своих КК. Выбросила пустой пакетик в ведро и снова вымыла руки. Выключила газ под сухариками, пусть доходят. И махнув рукой на еще тысячу мимолетных дел, села, наконец, локтями на прохладный стол, ставя перед собой чашку с кофе.

Снова спросила себя. Кого ты пытаешься спасти, Кира? Себя давешнюю? Которая давным-давно пережила события странного года, те, что вознесли маленькую Киру на немыслимую высоту счастья, а после, размахнувшись и злорадно хохоча, швырнули вниз, разбивая ее счастье о плотную полосу песка с белыми пенками волн. Иди, Кира, куда сумеешь дойти.

Ведь дошла? Вот я сижу, в тихой старой квартире, мне сорок шесть, да уже почти сорок семь, у меня чудесная дочка, не даст пропасть, позволяя пользовать свою собственную маленькую намечтанную свободу. У меня молодой бойфренд, нет, дурацкое слово, пусть будет хорошее, ласково-серьезное — возлюбленный, который трогательно ревнив и заботится, а еще у него все в полном порядке с внешностью и сексуальностью. Да и моя внешность, как ни странно, чем дальше, тем больше нравится мне самой, с тех пор, как я позволила себе быть женщиной своего возраста, ну, приблизительно своего, оставив юность — юным.

И я уже понимаю, что мужчина, который был первой большой, главной и самой серьезной любовью Киры (то есть моей, уточнила она, отхлебывая кофе), совершил предательство, обидел. Ох, Кира… Господи, да неужто ты первая? Так тривиально, так, к сожалению, привычно, ну с вариациями, да. Но наличие этих самых вариаций как раз составляет тривиальность. Тысячи и тысячи печальных историй, связанных с любовью и предательством, могут поведать женщины, как, впрочем, и мужчины. И своя история всегда самая трагичная и важная. Твоя история, Кира, она есть, она была и кончилась. Так какого же рожна ты решила заново ее пережить, да еще так подробно, так последовательно, именно — пережить, проживая снова, а не вспомнить, ужаснуться, выплакаться и жить дальше, освеженная пережитым катарсисом. Тебе что, плохо в той жизни, которую ты в итоге получила? Кошмары, провалы в памяти, истерики, медленное безумие, а? Что требует горького лекарства? От чего ты пытаешься вылечиться? Кому все это нужно, сейчас?

Кофе был вкусным, такой умеет делать Илья, а у Киры иногда получался, случайно. В меру сладкий, смягченный молоком, не слишком горячий, но не остывший. Она пила медленно, погруженная в вопросы, которые задавала сама себе. Если дело касается только тебя, Кира, может быть, резоннее снова совершить усилие, и заново вырезать гнилой кусок, запечатать и выбросить? Потом вымыть руки. Встретить чудесного мальчишку Илью, когда прибежит со своей тренировки, накормить, заняться любовью, поехать на пляж, плавать там с ластами, далеко и прекрасно, потом лежать на покрывале, а еще лучше на широкой, как у быка, спине возлюбленного, будто Европа, похищенная им в жаре и ленивой истоме юного лета. А потом сесть за ноут и рассыпать фейерверк солнечных снимков, полных ажурных трав, высокого неба, снежных облачных вершин и серебристой листвы, говоря миру — ты прекрасен, несмотря ни на что. Может быть, именно из-за того, что случилось когда-то, ты и умеешь видеть прекрасное?

За спиной прошел Клавдий, мягкой черной тенью, примерился и взлетел на подоконник, устраиваясь у открытого окна, поднял внимательное лицо, сторожа быстрый полет ласточек.