Прогулка под деревьями

Мне случилось оказаться с ним рядом перед самым началом последнего приступа его болезни. Он предложил мне посетить Кот, местность между Женевой и Лозанной, излюбленный край его деревенских прогулок. Стояла осень; мы договорились встретиться на вокзале, и там этот человек, который по возрасту годился мне в отцы, сказал: «Простите, пожалуйста, но я забыл дома кошелек, не могли бы вы купить мне билет на поезд?» Мы собирались гулять поблизости, в Морже или Роле, и с самого начала этот его поступок немного смутил и обеспокоил меня. Затем, во время прогулки, он казался рассеянным и почти не радовался вместе со мной красоте этого дня. Несколько позже, когда мы зашли к художнику Марселю Понсе, бывшему тоже одной из ярких и запоминающихся лозаннских фигур той эпохи, он признался: вы знаете, меня преследуют, есть люди, которые за мной следят, я получил жуткое письмо и т. д., и я, совсем тогда молодой, крайне застенчивый, больше, чем теперь, — я не стал ни о чем его расспрашивать, возможно, это была ошибка, но я понятия не имел, что отвечать. Прошло около двух дней, и он, пунктуально вернув мне деньги за билет и оставив в подарок томик Рембо издания «Плеяды», где вместо посвящения на титульном листе его рукой было написано только мое имя, по своей воле отправился в клинику, а спустя несколько недель ушел оттуда, отправился к озеру и бросился в воду. Потом на молу нашли его пиджак с Евангелием от Иоанна в кармане. Этого человека невозможно забыть, особенно потому, что ему удалось извлечь из своей жизни, наполненной манией преследования и страхом перед адом, мгновения хрустальной ясности, а это было настоящим чудом в тогдашней романской поэзии.

А сегодня Кризинеля читают в Лозанне, в романской Швейцарии?

Вскоре после его смерти мы, немногочисленные друзья, издали полное собрание его сочинений, которые до этого были разрозненны, однако неопубликованного оказалось довольно мало. На эту книгу последовали отклики, а затем она выдержала несколько переизданий. Я думаю, что Кризинель так или иначе присутствует сегодня в швейцарской литературе, хотя и не имеет такого значения, как, например, Гюстав Ру, потому что его творчество все-таки имеет довольно ограниченный диапазон и сводится к этим немногочисленным хрустальным осколкам. Мы не найдем у него такой глубины, таких размышлений о поэзии, похожих на своеобразный дневник внутренних исканий, как у Гюстава Ру, которого сегодня читают гораздо больше.

Ваши воспоминания о Лозанне очень отличаются от видения Кризинеля; ему она представлялась каким-то городом судей. Все словно бросало ему вызов… Говорят, он жил в вечном страхе…

Да, можно сказать и так. Он всегда был замкнут в себе, ходил с огромной тростью, как будто был готов защищаться от нападения злобных демонов или судей. А у меня не было причин для подобных страхов.

После смерти Кризинеля вы стали писать литературно-критические статьи для газеты, в которой он работал. Вы довольно рано начали печататься — и как поэт, и как критик. Ваши первые стихотворения и первые статьи вышли одновременно, в 1944 году. Это значит, что уже тогда вам было необходимо осмысление непосредственно изливавшегося лирического начала?

Мы говорим сейчас о таких давних временах, что я вовсе не уверен даже в некоторых конкретных фактах. Мне скорее кажется, что эти первые критические заметки были связаны именно с текущей литературной жизнью, со встречами, с новой для меня открытостью и свободой. Редактор журнала «Цвета и формы», услышав о моих первых опытах, заказал мне несколько заметок. Мне было весело и интересно их писать, хотя выбор предложенных текстов был менее произвольным, чем в дальнейшем. Нет, мне кажется, что тогда все складывалось само собой, это не было обдуманное решение заниматься критикой.

И однако, тогда и дальше каждый этап вашей работы сопровождался критической деятельностью, вы пытались таким образом дать определение своим поискам — не только поэтически, но и аналитически. Например, это относится к изысканиям о новом классицизме.