Проблема с миром

Нас всех неизбежно несет в будущее, всегда. Что встретит нас по прибытии – вот насущный вопрос. Когда Пророк куда-то исчез, Муслан и другие его единомышленники – думающие люди, философы, изобретатели – надеялись, что это станет началом новой эры, эпохи разума. Вместо этого пришла эпоха безумия. Жрецы объявили, что его работы противоречат божественным законам. Трусливые невежды! Кто создал человеческий ум, как не Бог? Что представляет собой жажда творчества, если не смиренное подражание Его примеру? Чем является любая великая идея, любое великое прозрение, любое глубочайшее откровение, если не мимолетным видением божественного?

– Есть такие люди, на обоих концах социальной лестницы, кто хотел бы, чтобы мы изменили направление!

Муслан знал от тех немногих друзей, оставшихся в Уль-Сафайне, которые еще осмеливались ему писать, что приходили едоки. Они забрали его помощников и подмастерьев и сожгли его прототипы на городской площади. Мысль об этом вызывала у него содрогание. Едоки представляли собой чистое воплощение веры – веры без рассуждения, без пощады, компромиссов и сожалений. Как это можно еще назвать, как не злом?

– Но больше мы туда не вернемся! – взревел Карнсбик. – Это я вам обещаю!

– Больше мы туда не вернемся, – прошептал Муслан на своем наречии. Он прикрыл глаза, чувствуя, как слезы щиплют веки, и повторил эти слова для своей жены – или по меньшей мере для ее праха, надеясь, что она может их слышать. – Это я тебе обещаю.

– Перенесите нас в будущее, мастер Карнсбик! – проблеял этот олух, их новый король.

Жрецы полагали, что истина писаний и научная истина противоречат друг другу, поскольку в их собственных узеньких, скованных страхом мозгах не находилось места для того и другого одновременно. Они не могли понять, что это одно и то же. Дед Муслана был слесарем. Отец Муслана был часовщиком. Муслан стал механиком – как и сам Господь. Как и…

* * *

– Я твердо убежден, что вот это мое последнее изобретение… – Карнсбик показал на дымящую машину, словно владелец бродячего цирка на своего любимого уродца, – …перенесет всех нас… прямиком в будущее!

Морили бросила угрюмый взгляд на стоящего неподалеку гуркского ублюдка. И вот это – будущее Союза? Коричневые ублюдки заполонили все, и им даже не хватило совести явиться с барабанами, флагами и мечами, чтобы вступить в сражение как честные люди и получить что им причитается! Нет, их впустили через заднюю дверь трусливые изменники, готовые продать свою страну за несколько марок.

Тридцать лет назад, когда на этом месте были сплошные леса, куда они с дедом ходили на пикники, король Джезаль призвал народ встать на защиту своей страны. Морили вытащила из амбара старую отцовскую пику, поставила новое древко, потому что старое было совсем гнилым, и пошла воевать, черт побери, как всегда поступали женщины, когда в том была необходимость! Она дралась с этой гуркской сволочью среди опаленных пожарами руин тех самых улиц, на которых она выросла! Морили потерла ладонью обрубок руки. Тридцать лет прошло, а он все еще ноет. Но, может быть, ныла на самом деле не рука – ныло ее сердце. Она снова бросила мрачный взгляд на гуркского ублюдка: стоит себе, весь такой гордый, с этой его черной бородкой, словно это его страна! Разве за это она сражалась? Разве за это потеряла руку? Разве за это осталась бездомной, черт подери?

– Есть такие люди, на обоих концах социальной лестницы, кто хотел бы, чтобы мы изменили направление!

Морили отлично знала, чего хотят на нижнем конце этой лестницы. Те, чьи дома были снесены, чтобы освободить место для фабрик, чьи участки были застроены, чтобы освободить место для храмов, чьи семьи загоняли все в меньшие и меньшие помещения, чтобы освободить место для всей этой сволочи, нахлынувшей из-за границ страны, – всех этих гурков, стирийцев, северян и черт знает кого еще. Болбочут невесть что на своих мерзких наречиях, сбивают цены и взвинчивают арендную плату, в воздухе уже не продохнуть от вони их ужасной готовки, такой дрянью и собаку-то стыдно кормить, а сточные канавы кишат их выродками-полукровками.

– Обитель невежества, суеверий, нищеты и страха! Обитель тьмы!

Она фыркнула. Пришел бы Карнсбик в эту дыру, где она жила последний год, уж она бы показала ему, что такое обитель тьмы и нищеты! Она повернулась и сплюнула. Попыталась доплюнуть до гуркского ублюдка, но плевок не долетел и забрызгал шляпку какой-то женщины. Карнсбик поднял руку и повернулся к Орсо:

– Ваше величество, с вашего любезного разрешения?

Морили положила на сердце ту руку, что у нее еще оставалась. Может, этот новый король и безнадежный мудак, но все же это король, и когда она видела золотое солнце на реющих в вышине знаменах, у нее все так же першило в горле от слез. Может быть, эту страну и довели до позора, но это по-прежнему ее страна, ее плоть и кровь! И если ее снова призовут, она снова пойдет драться! Даже если ценой будет ее вторая рука! Уж такова она, Морили.

– Перенесите нас в будущее, мастер Карнсбик! – провозгласил его величество.