Про котов и некотов

Метрополитен – особый мир, огромный, сложный, регулируемый, но всё равно непредсказуемый. Из-за сбоя в движении поездов (кто-то на рельсы упал, например, то ли случайно, то ли счёты с жизнью решил свести) образуется такое скопление пассажиров, что на платформе негде стоять, трудно дышать. Стоящие на самом краю рискуют попадать, как спелые груши, под колёса наконец прибывающего поезда. Есть переходы с линии на линию, со станции на станцию, где всё время колышется море людское, а уж в часы пик… Выйдешь из вагона, пройдёшь несколько метров к эскалатору и начинаешь топтаться на месте с огромной толпой, напирающей с боков и сзади, чуть-чуть продвигаясь вперёд. Есть любители, которые весь процесс снимают на камеру, так и торчат из человеческого муравейника несколько рук с телефонами. Наконец дотопчешься до эскалатора, встанешь на ступеньку, вздохнёшь чуть свободнее, хотя и тут впритык все стоят, порой до трёх человек на каждой ступеньке.

Видела я в московском метро и смерть. Несколько раз лежали трупы мужчин и женщин у подножия эскалатора или обычной лестницы, ведущей к выходу. Человеку становится плохо, спазм сосудов, головокружение, обморок, падение – всё, конец всем планам и всей беготне. А ты видишь эту картину – ноги в ботинках или туфельках, торчащие из-под какой-то ткани, что дежурные или полицейские набросили на труп, самих стражей порядка, равнодушно стоящих рядом, ужасаешься и идёшь дальше.

Мне не раз становилось плохо в метро, были панические атаки; хорошо, что не на эскалаторе, а на платформе. Один раз просто села на пол у стены, потому что не могла стоять. Ко мне почти сразу подошли люди, подняли, отвели к скамейке, вызвали скорую помощь. Я была им очень благодарна. Потом стала замечать таких же бедолаг, как я: они или сидели на корточках у стены, или стояли, но по бледному лицу было видно, что им дурно. Я всегда подходила, предлагала помощь, потому что было жалко людей, потому что испытала то же самое и хорошо понимала, каково им сейчас. С одной девушкой долго сидела на скамейке и держала её голову на своих коленях, а она лежала почти без чувств. Потом приехал её молодой человек, и я смогла продолжить путь.

Один раз, поднимаясь по лестнице на переходе с Новослободской на Менделеевскую, когда шёл сплошной поток вверх и не было видно просветов от голов, спин и ног, я чуть не споткнулась о старика, сидевшего на ступеньке и жавшегося к стене. У меня были дела, но я не смогла пройти мимо, остановилась, сказала, что тут не нужно сидеть, помогла ему подняться, и мы медленно пошли наверх. Нашли свободную скамейку, сели, я стала его расспрашивать. Старик был чрезвычайно худ, я таких измождённых никогда не видела. Он сразу сказал, что у него рак, жить ему осталось недолго, решил съездить на родину в какую-то деревню в Подмосковье, а сил нет. Этот человек вызвал у меня такое сочувствие, что я отвезла его на вокзал, купила билет на электричку, и он, живой скелет, простился со мной и побрёл на платформу, а я смотрела ему вслед, и мне было так грустно…

Наверное, нескромно об этом писать, простите великодушно, но такие картинки из московской жизни намертво врезались в моё сознание, и мне хочется поделиться своими впечатлениями с вами, любезный читатель, с тем, кто читает сейчас эту «летопись».

На нескольких станциях метро, в подземных переходах, жили собаки, лежали порой на самой дороге, развалившись, а прохожие обтекали их. Я удивлялась самообладанию четвероногих и умению лавировать у двуногих. При мне никто не наступил на собак, не толкнул и не прогнал их, хотя они, конечно, немножко мешали пассажирскому потоку. Городские собаки вообще умны: мир вокруг них постоянно усложняется, и, чтобы выжить, приходится многому учиться. Вот они и научились переходить дорогу на зелёный свет, ездить в автобусах, троллейбусах и трамваях, выходить на нужной остановке, пересекать всю Москву на метрополитене, выпрашивать еду у прохожих и приносить членам своей семьи (стаи).

Городские вороны тоже не промах, всё время учатся новому, приспосабливаются к окружающей среде. Знают, что в картонных стаканчиках есть остатки мороженого, что кулёк можно разорвать лапой, прижав его другой лапой к земле, что разные обёртки таят в себе что-то съестное. Раньше я думала, что вороны способны издавать только грубые крики «карр-карр», но как-то в парке у метро «Речной вокзал» впервые обратила внимание, какие разнообразные звуки может произносить воронье горло: и сердитое квохтанье, и резкое карканье, и отрывистый истерический крик, и нежное курлыканье. Некоторые звуки по своей эмоциональности напоминали человеческую ругань, другие – задушевный разговор с любимым существом. С воронятами взрослые птицы особенно нежны, опекают их, учат летать и вообще всему тому, что умеют сами.