Про котов и некотов

Потом как-то мама, которая иногда приходила посидеть с внучкой, чтобы я могла выйти по делам, сказала: «Тут без тебя какой-то оборванец приходил, поесть просил, я его не пустила, дала лепёшек, и он ушёл». Я поняла, что это самый смелый из четверых, тот, что примерно две недели назад постучал в мою дверь. Так хочется верить, что мальчишки выросли хорошими людьми, не стали бандитами, наркоманами, не спились, не пропали. Я на это очень надеюсь.

Ещё два слова о детях. Задолго до замужества я уже думала о своих будущих малышах: мне хотелось мальчика и девочку. Мальчика я бы назвала Геной в честь папы, а девочку – Ангелиной. Оба имени хорошие, благозвучные, и значения у них символические: «Геннадий» означает «благородный», «Ангелина» – «вестница». Я не заметила, когда именно во мне проснулся материнский инстинкт, но один случай запомнился.

Мне было лет шестнадцать, когда мы всей семьёй ехали в душном поезде, в плацкартном вагоне, переполненном взрослыми и детьми. Ехали откуда-то с юга домой, на север. Поезд тащился, подолгу стоял непонятно почему, видимо, пропуская другие, спешащие, важные поезда. Было скучно ничего не делать, поэтому дети бесились, бегали, залезали на все полки, травили анекдоты, веселились, как могли. Тогда я впервые услышала выражение «темно, как у негра в …», что меня очень насмешило. Я тоже лежала на разных полках в нашем купе: то на своей верхней, то на одной нижней, то на другой. Потом недалеко от нас освободилось боковое место внизу, и я там тоже прилегла для разнообразия. Лежу бездумно, смотрю в потолок, вдруг пробегает девочка лет трёх, останавливается, подходит ко мне, улыбается и начинает что-то лепетать, трогая меня за правую руку. Я немного удивлена, но тоже улыбаюсь, что-то ей говорю, а она ведёт себя со мной уже как со своей мамой: прижимается к моему лицу, к груди. И тут со мной происходит что-то, по телу разливается блаженство, истома. Потом я поняла: так чувствуют себя матери, кормящие грудью желанного ребёнка. Это счастье.

К сожалению, бывают и нежеланные дети. Когда я лежала в роддоме, в нашей палате была молодая татарочка, которая сразу написала отказ от младенца. Её уговаривали и врачи, и медсёстры, и мы, роженицы: оставь ребёночка себе, ты полюбишь его, мир не без добрых людей, тебе помогут. Но девушка упрямо твердила: он мне не нужен. Я тогда всё думала: как он будет расти без мамы, этот малыш?

Дородовая палата была большая, коек на восемь, а послеродовая меньше, на четырёх матерей. Что меня приятно удивило, так то, что одна женщина хоть и была инвалидом (у неё было что-то очень несоразмерное с конечностями, перекрученный позвоночник, она еле ходила) и врачи запретили ей рожать, но она родила ребёнка, причём здорового, и муж каждый день приходил её навещать. Я смотрела на неё и радовалась за любимого долгожданного малыша, который появился на свет вопреки всему.

А потом, немного позже, когда нас с дочкой из роддома перевезли на скорой в детскую соматику, довелось увидеть брошенных детей, о которых я только слышала в роддоме. Лежали мы с малышкой в боксе для тяжелобольных, а за стеной была палата, где под присмотром медсестры находились младенцы без матерей. Она состояла из двух боксов и поста медсестры, – собственно говоря, коридора между двумя комнатами; в первом боксе временно лежали дети, чьи матери находились в этой же больнице и могли их навещать, кормить, пеленать, потом этих детей с матерями переводили в другие палаты или выписывали; во втором боксе были отказники.

Я сама сначала приходила в первый бокс: там в прозрачной пластиковой кроватке лежала моя дочь. После операции я была ещё слабой, всё болело, еле хватало сил поднять ребёнка, но мне трудно было оторваться от личика моей девочки – такого беленького, нежного, самого прекрасного на свете. Медсёстрам приходилось меня выгонять. Этажом выше была палата для матерей. Уставшая физически и психологически, я приходила, падала на койку и засыпала мёртвым сном. Последней мыслью было: как же я встану, ведь меня невозможно будет разбудить? Знаете, что меня поднимало? Мне снился плач моей дочери – это единственное, что имело значение. Тогда я вставала и снова шла пеленать и кормить.

Потом нас перевели в отдельный бокс, дочь долго лечили, ставили множество внутривенных уколов и капельниц, давали кислород, и всё это время моё сердце замирало от страха: выживет ли она? Прогнозы врачей были осторожными, они ничего нам не обещали, говорили, что случай сложный. Мы потратили все отпускные, чтобы купить антибиотик нового поколения, я выполняла все предписания, очень старалась. Когда наш лечащий врач сказала, что нужна кровь, Володя поднял на ноги родственников и знакомых, около десяти человек пришли, чтобы сдать кровь, и нашей малышке потом ставили капельницы с плазмой.