Притворись моей

Где-то в глубине моего разума вновь вспыхивает мысль о том, что он всё это опять нарочно: грубит, пугает, отталкивает. Чтоб я сама оттолкнула его в итоге, отказалась, сбежала, сдалась. И я… сдаюсь. Однако не потому, что отвергаю мужчину, поддаваясь своим страхам, а потому что…

– Я плохо переношу боль, – сознаюсь.

Но не даю ему времени осмыслить. Разворачиваюсь к нему лицом, запускаю пальцы в короткие волосы, тяну его к себе ещё ближе, сама тоже тянусь навстречу, прижимаюсь к его губам, целую, должно быть слишком отчаянно. Ну и пусть. Пусть знает, чувствует. Как чувствую я сама. Когда всё былое перестаёт существовать от одного поцелуя с ним. Весь мир стирается. Ни единой мысли не остаётся. Ноль в моей голове. И да, я побеждена. Им. Одним.

Надолго ли?

Насколько меня хватит…

Или самого Глеба.

Неважно…

Всё неважно. Ведь мой поцелуй больше не принадлежит мне. Его язык толкается в мой рот грубо, дерзко, совсем не ожидая дозволения. Он забирает жалкие остатки моего кислорода. Не оставляет ни шанса. Я задыхаюсь. Совсем не различаю громкость, с которой срываются стоны с моих уст. Слишком гулко бьёт по вискам собственный пульс, пока моё тело пронизывает сладкая дрожь. Упускаю момент, когда платье оказывается у наших ног. Широкие ладони жадно стискивают грудь, одинаково лаская каждую. Зеркало позади делится прохладой, на контрасте с расходящимся по венам жаром, стоит прижаться к поверхности плечами. Я запрокидываю голову, прикрываю глаза, наслаждаюсь, пропадаю, забываюсь… Застёжки на бюстье расходятся в стороны вместе с треском ниток. Вздрагиваю в ту же секунду, едва мужские пальцы задевают две полосы шрамов, прежде скрытые плотной тканью белья.

– Откуда? – доносится хриплое.

Слегка задумчивое. Совсем не гневное.

И вспышка паники в моём рассудке постепенно тает.

– Авария.

Я всё ещё не смотрю на Глеба. Но вздрагиваю вновь, когда его губы накрывают белесые следы на моей коже.

– Папа в ней погиб, – сознаюсь и в этом.

Секундная пауза. Мой рваный выдох. Теперь мне хватает смелости взглянуть на мужчину, надавить на всё ещё прикрытые рубашкой плечи в попытке возвести дистанцию. Глеб в самом деле отстраняется. Выпрямляется. Но расстояние между нами опять ничтожно. Он нависает сверху. Я заперта в капкане крепких объятий. Вжата в зеркало. Впечатана в сильное тело. И снова нет ничего. Кроме него.

Глаза в глаза.

Дыхание к дыханию.

Но я нахожу в себе силы продолжить исповедь.

– Потом и мама заболела. А я…

Не договариваю.

– Потом, – нетерпеливо перебивает Филатов.

Его пальцы проводят по моим губам. Другая ладонь повторно обхватывает грудь, властно сдавливает, ласкает неторопливо, томительно-нежно, вместе с тем настолько правильно и верно, что я моментально тону в нахлынувших волнах тепла и наслаждения. Новый поцелуй – грубее предыдущих. Жалит. Усиливает текущий в моих венах огонь желания. Сжигает рассудок. Обращает в пепел жалкие остатки моей реальности. Не терпит неподчинения. Уничтожает любую попытку к сопротивлению. Швыряет в новый мир. Где снова только я и он.

– Остальное. Тоже. Сними.

Из одежды на мне остаются чулки и кружевные шортики. Но я тянусь совсем не к ним. Торопливо стаскиваю с мускулистых плеч рубашку. Теряю её, забываю в считанные мгновения. С трудом справляюсь с ремнём на мужских брюках. Пряжка глухо звякает, ударившись о гранитную плитку на полу. На эту мою вольность Глеб ругается мне в губы со скрытой яростью. Не прекращает целовать. Сам стягивает нижнюю часть моего белья. Прикусывает за нижнюю губу, поглощает последующий мой стон. Подхватывает за бёдра, приподнимает выше, вместе со мной разворачивается и шагает к двери.

– А ванна?

– Нах*р ванну!

Постель. На неё я брошена. Мои ноги согнуты в коленях и разведены в стороны одним уверенным жестом, а под поясницу подложена подушка. Алчные поцелуи смещаются к шее, ключицам, груди, животу и ещё ниже. Распаляют. Соблазняют. Пьянят похлеще любой дури. И я в очередной раз вздрагиваю, едва мужское дыхание опаляет внутреннюю сторону бедра.

– Глеб… – то ли зову, то ли умоляю.

Очередной мой стон куда громче всех предыдущих, наряду с новым поцелуем, от которого всё тело пронзает ошеломляющей судорогой. Острой. Восхитительной. Настолько яркой, что почти ничего не ощущаю, помимо этого всеобъемлющего чувства, в котором тону и погибаю. И едва ли запоминаю тот момент, когда где-то на краю сознания остаётся:

– Я бы забрал эту твою боль. Если бы мог, – мои пальцы вонзаются в простыни, а его – крепче в мои бёдра.

Толчок…

Безжалостный. Глубокий. Разрывающий изнутри.

Боль…

Она разливается по всему телу, прошивает каждую мышцу, забирается в голову, заполняет мой разум, выбивает кислород из лёгких. Не избавишься. Ведь мужчина накрывает собой, по-прежнему удерживает за бёдра, жёстко и вместе с тем надёжно фиксируя, не позволяя освободиться и найти спасение. А я сама цепляюсь за его плечи, врезаясь ногтями, оставляя полосы на загорелой коже. Держусь за него настолько крепко, будто он может испариться, если отпущу.

– Не шевелись, Дюймовочка, – выдыхает он шумно в изгиб моей шеи. – Потерпи. Пройдёт.