Когда они уже подъезжали к небольшому прибрежному городку, в котором находилось имение полковника, Георгий спросил:
— Скажи, Алекс, а не знаешь ли ты, где здесь можно остановиться в уединенном местечке, поближе к морю? Ведь ты частенько бываешь в здешних краях.
— К чему тебе это, Жорж? Мы все славно разместимся в имении Евгения, там уже всё готово к нашему приезду.
— Не скажу тебе, что не хотел бы стеснять полковника, но с некоторых пор я чувствую потребность к уединению, особенно после бурных общений с кем бы то ни было.
— Здесь неподалеку, возле самого моря живет капитанская вдова, она то и денег возьмет с постояльца немного, лишь бы кто скрасил ее скудное одиночество.
— А, вот этого мне как раз и не надо, — ответил Георгий, — нет хуже занятия на этом свете, чем развлекать скучающую даму. Нет ли у тебя чего другого на примете?
— Есть, но это, возможно, не совсем то, что тебе нужно. Живет тут у моря один старый грек, он угрюм, неразговорчив, но ходят темные слухи, будто укрывает он в своём дому контрабандистов и пиратов, и никто из порядочных людей с ним никаких дел не имеет.
— Это, пожалуй, то, что мне нужно, Алекс — уединение, а слыть порядочным человеком — не более чем предрассудки, да и стороннее мнение меня мало волнует.
Грек жил у самого моря, возле скал, к дому его вела крутая узкая дорога, серпантином сбегающая вниз, возница, ворча себе что-то под нос, с трудом сдерживал лошадей. Грек, издали завидев гостей, вышел навстречу.
— Здравствуй, грек, — сказал Александр, — не приютишь ли гостя на несколько дней? Вот господин майор хочет поселиться возле самого моря.
— Приютить могу, если господина майора устроит моё скромное жилище. У меня всё по-простому, и благородные господа тут не останавливались.
— Мне много не надо, — ответил Георгий, — достаточно кровати и тумбочки, лишь бы никто не беспокоил.
— У меня для гостей отдельный домик, простенький, безо всякого уюта, но беспокоить Вас тут никто не будет, это уж точно.
— Вот и славно, — ответил Георгий, снимая багаж, и перенося его в маленький домик под соломенной крышей.
— Ты поезжай, Алекс, — сказал он Бельскому, — а я здесь останусь, отдохну с дороги.
— Но полковник ждет нас, он будет весьма огорчен, если я приеду один, банкет назначен на завтра, на двенадцать часов.
— Вот, завтра, к двенадцати за мной и заедешь, а пока я отдохну, отвык я от долгих переездов. Передашь полковнику мои извинения, скажешь, что завтра к двенадцати буду.
Бельский уехал, а Георгий вошёл в низкую хату-мазанку под соломенной крышей и, не раздеваясь, лег на кровать. На душе было скверно и тяжело. «И зачем я только согласился ехать? — думал он, — Все давно забыто, Евгений не существует для меня, простить я его не смог, и никогда не смогу, я просто забыл о его существовании. Для чего мне снова с ним видеться? Бередить прошлое? Как вести себя при встрече? Сделать вид, что ничего не произошло? Ведь он тогда был пьян, сильно пьян, и наверняка ничего не помнит, он еле стоял на ногах. Еле стоял, но говорить мог, значить думал и понимал, что говорит. Но сейчас, через пятнадцать лет, сейчас, конечно же, он ничего не помнит, а может, помнит? А какая, собственно, разница, помнит он о той своей глупости или нет? Будет делать вид, что не помнит — это точно. Но мне-то что с того?»
Размышляя таким образом, Георгий пришел к выводу, что вести себя следует так, будто бы ничего не происходило между ними, что могло навсегда разрушить их дружбу. Полковник Томич был смелым, мужественным воином, он был, несомненно, хорошим другом, и не раз выручал друзей в бою. Да и в мирной жизни он никогда никому не отказывал в помощи. Его любили, уважали, ценили и друзья, и начальство. Да, он любил пировать на широкую ногу, как в бою, так и гулянках он не признавал полумер.
День клонился к закату, последние лучи солнца, пробиваясь сквозь низкие окна, наполняли комнатку странными сочетаниями света и мрака, и Георгию казалось, будто по комнатке бродят призраки каких-то существ, или людей, живших в ней когда-то, но давно уже покинувших этот мир. И чудилось ему, что и сам он жил на этом свете давно, очень давно, а теперь остался от него лишь бесплотный призрак, и люди ошибочно принимают его за живое существо, в то время как он всего лишь плод их больного воображения, принимающего игру света и тени за проявление жизни.
Георгий лежал в полудрёме, мысль уносила его в те далекие времена, когда он был молод, и жизнь галопом неслась по степи, она казалась прекрасной, полной опасностей и тревог, радости и любви. Постепенно конь его перешёл на шаг, и вот теперь он, спешившись, уныло вел под уздцы старую клячу к своему концу. Так, в мыслях о прискорбности и бессмысленности своего бытия, он уснул. Проснулся он, когда солнце, отражаясь от игривых волн, рождало на потолке причудливые, живые блики, создавая впечатление, будто комната куда-то плыла, покачиваясь на волнах.