Притча о выборе

— Но один из них решил свести счеты с жизнью! — воскликнул Бельский.

Евгений выстрели в воздух. Когда вновь перезарядили пистолеты, и Георгий снова прицелился в лоб противника, Евгений крикнул:

— Да, выстрели же ты, наконец! Стреляй в меня, и покончим с этим.

— Хочешь, чтобы я выстрели в тебя? Что же мешает тебе сделать свой выстрел так, чтобы покончить со всем раз и навсегда?

Он вновь выстрелил поверх головы противника, и опустил пистолет. Евгений прицелился, рука ходила ходуном, цель расплылась перед глазами, он несколько раз поднимал и опускал оружие, потом он отбросил пистолет в сторону, и крикнул:

— Хватит! Я не буду стрелять! Убирайся вон! Вон из моего поместья! Вон! Вон! Слышишь?

— Ну, что ж, как тебе будет угодно. Дуэль не закончена, господа, она только отложена до тех пор, когда Евгений найдет в себе мужество сделать свой выстрел. Выстрел за тобой, я жду!

С этими словами Георгий повернулся и ушёл, никто не окликнул его, не бросился вслед. Гости понуро стояли, не двигаясь с места.

— Вон! Пошли все вон! Не хочу никого видеть! Не желаю! Оставьте меня!

Гости разошлись, а Евгений вернулся в дом и потребовал вина. Он пил весь вечер, но хмель не брал его, чем больше они пил, тем яснее становилось в голове, и решение созрело. Он взял пистолет, зарядил его, и вышел из дому. Когда он подошёл к домику старого грека, стояла глубокая ночь. Огромная, полная луна висела над самым морем. Евгений хотел разбудить Георгия и продолжить поединок, но тут он увидел его. Георгий стоял на камне, скрестив руки на груди, и смотрел на луну. Евгений стал у камня, поднял пистолет. Рука его была тверда, грудь спокойна. Он понял пистолет вверх, сделал вдох, затем, опуская его, прицелился, задержал дыхание, и плавно, как в тире, нажал курок.

Выстрела Георгий не слышал, лишь резкая боль вспыхнула в груди. Всё померкло вокруг, и море, и скалы, осталась лишь одна лунная дорога, ведущая в вечность.

Геннадий Дмитриев Одесса — 2008

Старые друзья

Зима отступала, легкий ветерок доносил запахи весны, вечер, наполненный светом неоновых огней, был чист и спокоен. Василий Васильевич отпустил машину и охрану, и решил пройтись не спеша по вечерним улицам родного города, как в далёкие молодые годы, когда самой большой неприятностью казался несданный экзамен по сопротивлению материалов. В нем, успешном бизнесмене, имеющем всё, что только можно желать, вдруг проснулась тоска по той, далекой, простой до килек в томате жизни, по тому состоянию души, которое не могут дать ни деньги, ни уважение и почет, ни прочие материальные и духовные блага. Возможно, это была тоска по молодости, ушедшей навсегда, а возможно, по чему-то другому, по тому, что нельзя выразить словами, что делало жизнь неповторимой, наполненной смыслом, величием и простотой.

Он шёл по улице, залитой светом фонарей, сквозь толпу спешащих куда-то прохожих, мимо красочных реклам, окон магазинов, кафе и баров, по талому, смешанному с грязью, снегу. Остановился он возле подвальчика, знакомого со студенческих лет, когда они с друзьями иногда заваливали туда шумной толпой, чтобы пропустить стаканчик вина за тридцать семь копеек, и закусить тремя шариками мороженого в широкой вазочке на высокой ножке. То время давно прошло, он уже не посещал забегаловок подобного типа, а вальяжно входил в ресторан, где у него с услужливой улыбкой принимали пальто, и официант, изогнувшись в радостном приветствии, спрашивал: «Как всегда?». Но сегодня ему вдруг до боли в груди захотелось зайти ни кем не узнаваемым в простое, дешёвое заведение, и выпить стаканчик портвейна, такого, какой продавали за тридцать семь копеек во времена его студенческой юности.

Семь ступенек из мрамора, вытертого за долгие годы сотнями тысяч ног, привели его в знакомый полуподвал. Обстановка была совсем не та, что в те далекие годы, но несмотря на евроремонт, на Василия Васильевича повеяло знакомым теплом юности, будто старый, забытый кабачок узнал его. Стойка бара располагалась там, где и прежде, но выполнена в форме полукруга, темно-коричневого цвета, рядом стояли три стула на высоких ножках, без спинок, с круглыми вращающимися сидениями. У левой стены разместились пять столиков, у правой — три игральных автомата. Посетителей не было, кроме одного немолодого человека за третьим столом. Василий Васильевич узнал его сразу — это был его давний, хороший друг, Гриша, с которым они с первого класса сидели за одной партой, потом вместе учились в политехническом институте, и получили направление на один и тот же завод. Но вначале девяностых, когда их завод, как и многие другие, прекратил своё существование, они более не встречались — закружили, завертели их буйные девяностые годы, разбросали в разные стороны.