Притча о выборе

— Прикройтесь пистолетом! Прикройтесь! — кричали Григорию секунданты. Правила поединка позволяли прикрыть оружием место, куда целил противник, это было единственное, что могло спасти Томскому жизнь, но он продолжил стоять, опустив оружие, спокойно, с легкой улыбкой на губах, ожидая смерти. Он ещё тогда осознавал, что жизнь его безнадёжно пуста, и какая разница в том, оборвёт ли её чеченская пуля, или погибнет он от руки своего боевого товарища, которого сам не раз прикрывал в жестоких боях?

Прошла секунда, вторая, прошла уже цела минута, а Альбенин всё не стрелял, и пока он так стоял с пистолетом, нацеленным в грудь противника, Репнин успел легкими штрихами набросать его портрет, а уже на следующий день портрет был готов, и все признали его лучшим из всех портретов, что когда-либо написал этот, одарённый талантом художника, прапорщик.

— Да, стреляйте же Вы, сударь! Чего Вы медлите? — крикнул Григорий. — Я готов принять пулю от Вас!

Но Александр расслабил руку и опустил пистолет.

— Я не стану Вас убивать, я не намерен поступить с Вами так, как всего минуту назад Вы собирались поступить со мной, мне достаточно будет Ваших извинений.

Григорий подошёл к противнику и с лёгким поклоном едва заметным движением головы тихо произнёс:

— Приношу Вам свои извинения, сударь, согласен, я вёл себя недостойно, прошу простить меня.

Александр ответил ему тем же едва заметным поклоном:

— Прощаю Вас, сударь, я удовлетворен, дуэль окончена, господа.

Все разошлись.

А через день Альбенин подошёл к Томскому, в руках он держал портрет, написанный Репниным на поединке:

— Я действительно простил Вас, искренне, от души, согласитесь, ссора наша была нелепа, прошу Вас, Григорий, в знак нашего примирения, примите от меня этот подарок.

Он протянул Томскому свой портрет, Григорий взял портрет, они пожали друг другу руки.

С той поры больше они не встречались, Альбенина перевели в другой полк, который вскоре был направлен на Дунай, в действующую армию, под командование генерала Горчакова. Через время до Григория дошли известия о том, что Александр был убит при неудачном штурме турецких укреплений, предпринятым под началом генерала Данненберга.

Как давно всё это было, как давно! Теперь уже и вспомнить даже невозможно когда, и Гиргорий вдруг понял, что даже та, нелепая и беспутная жизнь с кутежами, балами и пьянками, когда они не задумываясь готовы были стрелять друг в друга по малейшему поводу, утрачена навсегда. И ничего не осталось, только один портрет, висящий на стене.

Что оставалось ему? Больше не было никакого смысла влачить это жалкое, убогое существование. Оставалось только одно — одним коротким движением руки оборвать эту тонкую, почти истлевшую нить, что связывала его с этим миром. Григорий зарядил пистолет, насыпал пороха на полку, взвел курок и поднёс пистолет к виску. Он знал, на этот раз осечки не будет. Он стал перед портретом Александра, который всё так же, как и много лет назад, целился ему прямо в сердце, он смотрел на него с портрета, молодой, красивый, полный жизненных сил, смотрел своими чёрными немигающими глазами, смотрел и ждал.

— Ну, что же Вы медлите, сударь? — спросил он, как тогда, на том давнем поединке. — Стреляй же, стреляй, сюда, прямо в сердце, там нет уже ничего, ничего не осталось, оно пусто, пусто, пуля пройдёт насквозь, а я даже не замечу этого.

Затем он повернулся к зеркалу, что висело на другой стене, из темных глубин запылённого стекла на него глядела сама смерть. Тот, кто отразился в этом потускневшем от времени зеркале, уже не был человеком, пустыми, выцветшими глазами смотрел на Григория призрак того, кем был он сам когда-то, много лет назад, так давно, что уже и вспомнить невозможно когда. Он поднял пистолет и выстрелил в это ненавистное зеркало, прямо в своё отражение. Брызнули осколки стекла, и он, не опуская пистолета, повернулся лицом к портрету. Альбенин по-прежнему спокойно и бесстрастно целился в него.

— Стреляй! — крикнул он тому, кто был на портрете. — Ты выиграл этот поединок, хотя тебя уже и нет на этом свете, а я жив, пока. Стреляй!

События многолетней давности возникли в памяти Григория с такой ясностью, как будто всё произошло только вчера. Он знал, что хотя Альбенина и давно уже нет в живых, но он ещё не разрядил свой пистолет, и вот он снова целится в него, пистолет заряжен, тяжёлая пуля в стволе ждёт, когда вспышка пороха отправит её в полёт. И в этот миг ему показалось, что офицер на картине пошевелился, Григорий невольно отшатнулся, но рука Александра с пистолетом последовала за ним, он видел, как Альбенин надавил пальцем на курок, выбирая слабину спускового механизма, потом он слегка улыбнулся загадочной и жестокой улыбкой и выстрелил.

Острая боль пронзила грудь Григория, сердце его, сражённое пулей, пущенной сквозь тьму лет, замерло и остановилось. Рука его ослабла, он уронил ещё дымящийся пистолет и тяжело опустился на пол. Его бескровные губы еле слышно прошептали:

— Ну, вот, ты и сделал свой выстрел, — глаза его закрылись, и капитан Томский затих навсегда.