Огромный тополь тихо и несуетно ронял над нами свой белый пух. Мы сидели за спиной памятника Герцену на небольшом дворе института. Мы вяло обсуждали скудные институтские события. Кому-то удалось напечатать цикл стихов в толстом журнале. Кто-то ловко устроился, женился не женился, а вот сумел найти себе подругу, кормит, поит и ничего не требует взамен, кроме любви! Будит поцелуем и кофе в постель подает! Мы и завидуем, и посмеиваемся над счастливцем. Вольному воля. Если двум хорошо и никому от этого не плохо — пусть помолчит строгая мадам мораль… Один лишь невыясненный вопрос — что лучше для творчества, в отдельности для прозаика, в отдельности для поэта: платоника, «дискретная любовь», или вот такое, «регулярное счастье» с теплым халатом, шлепанцами, опушенными мехом, с кофе в постель?.. Самые тут разноречивые суждения! Наконец говорится, что каждый это решает сам. Да, но решить можно правильно и решить можно с ошибкой! Должно же тут быть объективное, научное, что ли, мнение? Рекомендация психологии творчества? Жизнь и творчество единосущность? Или кто-то кого-то тут подъедает, подсиживает?.. Когда творчество, наконец, говорит жизни: хватит! Займусь делом… Или с любовью, с самой жизнью, нужно уметь находить должную дистанцию, как руке у греющего огня?.. Женщина вдохновительница, а Пушкин писал особенно плодотворно, когда расставался даже со своей «мадонной»!..
— Кончай умствовать! Шли бы в бухгалтера! У тех всегда все ясно! Э-эх! Жить надо как дерево! Не суетясь, не поспешая и не мудрствуя!.. Растет, крепнет, а потом — пришла пора — посеет свой пух, свое семя, вечное-доброе! Пошли лучше за анекдотом!
Последнюю тираду выпалил наш заводила. Может, не самый умный, не самый способный был он среди нас — но энергии ему было не занимать. Я не знал, что это такое — «за анекдотом», но поплелся за всеми. Незаметно за разговорами, перебежками на перекрестках, толкотней на тротуарах, знакомствами на бегу с неприступно-строгими девушками, мы оказались в ЦДЛ. Прошли вестибюль со скучающими гардеробщиками, выставочный зал. Я впервые попал в ЦДЛ. Под ложечкой заныло чувство бесправности на этот писательский храм. Точно когда-то в детдомовском детстве прошмыгнул без билета на детский же киносеанс. А меня уже привели в кафе. Оно было после ремонта. Не в нем было дело: стены, покрытые шаржами поэтов и их строчками, были для меня неожиданностью. Я тут же их принялся читать — экспромты или, вернее, то, что выдается за такое. Заводила меня дернул за рукав — что тут читать! Разве не знаешь всю эту дребедень! Не веди себя как провинциал впервые в Большом театре! Вообще чем тебя, поэта, можно удивить, кроме гениальными стихами? Но и тогда делай вид, что у тебя в блокноте — еще гениальней! А то — некомильфотно, дурной тон для поэта!
И вправду, никто «дребедень» не читал, даже женский пол, пусть и наподобие мне — впервые здесь, все изображали завсегдатаев.
— Вон за тем столиком… Узнаешь? — спросил меня заводила.
Нет, уж — я больше не посягну на хороший тон! Никого я не узнал. Я вяло глянул в ту сторону — за столиком сидел человек неопределенного возраста. Во всяком случае сильно морщинистое лицо его было раза в три старше его моложавой, сухой и легкой фигуры. Так стариться дано артистам и аристократам. Впрочем, лицо мне на миг напомнило Вольтера. Не того, улыбающегося, которого рисовал Пушкин, — того совсем уже состарившегося, у которого улыбались, как бы излучая свет, сами морщины. Так русло высохшей реки говорит нам живо о том, каким когда-то была сама река, ее течение, ее некогда полноводная жизнь…
— Ведь это Светлов! Гренада, Гренада моя!..
Я кивнул, не понимая смысла восторженного шепота заводилы. Уж давно я заметил, что встреча с живым автором мне ничего не прибавляет к чувству его творчества. Если только, наоборот, не отнимает. Частицу обаяния и радостной тайны, что ли? И чего это люди так стремятся именно увидеть живых писателей или поэтов? Может, подобало бы здесь «держать дистанцию»? Может, поэты, подобно живописи, «смотрятся» лишь на отдалении? Не эти ли грубые седины-морщины, «мазки природы», лишь на отдалении помогают впечатлению и обаянию строк? Нужна «точка» на оси незримой человек — поэт? Не далее, не ближе? Да и вправду, что общего между звонкой песенной «Гренадой» и этим помятым человеком, его тонкогубым, горестно-насмешливым ртом юродивого?..
Между тем заводила взял меня под руку и горячо мне задышал в ухо. Видишь, мол, перед ним стакан? «Там последний глоток… Стакан не должен пустовать! На двести граммов хватит? Ведь в «Смене» были твои стишата?.. То ли элегия о земснаряде, то ли баллада о теще, в общем, что-то такое бравурное, оптимистическое, давай-давай все выше поднимай! Остались рубли?..»
Заводила меня инструктировал. Надо подменить пустой стакан стаканом с содержимым! Так принято! «Какой там розыгрыш! Давай ступай в буфет!..»