Притча о встречном

И верно, хоть Анна Каренина и дворянка, в конце романа — литературного, у нее ничего нет за душой. Сына ее лишили, Вронского она лишилась, она одинока в целом мире, всем чужая, все ей чужие, ни общественного, ни имущественного положения. Да еще раньше, живя за Карениным — государственным служащим, — она сама себе перешивала платья! А уйдя от Каренина, она, по сути, нищая. Ни поместья, ни капитала, ни дома… В этом она и вправду сравнялась с Катюшей Масловой. Так сказать, в материальном — тут и в социальном — отношении. В трагедийном положении Анны мы как-то это упускаем. Но положение ее куда как хуже, чем у Катюши, которая может выбирать между любовью богатого Нехлюдова, которого все еще любит, и любовью к политическому арестанту Симонсону. И не одна любовь решает в выборе. Катюша это назвала бы по-женски: жалостью. Кого больше жалеешь, того больше любишь. А на деле речь о том, кто больше достоин любви. Воскресает не Нехлюдов, а Катюша. Страдания Симонсона — уважительнее, серьезнее, чем нехлюдовские. Катюша ничего не знает из книги Симонсона, которую он носит с собой зашитую в холст и которая называется — «Капитал» Маркса, но женское сердце подсказало ей верный — по справедливости — выбор. Среди дворянок-подвижниц в арестантских вагонах могла быть и Анна Каренина. Но она была далека от всего этого — так далека, что не подозревала о существовании подобного. Перед тем как броситься под колеса поезда, Анна Каренина могла бы встретить на перроне Нехлюдова — но это могло бы стать завязкой уже другого, вернее, третьего романа. Так бы поступил беллетрист, не Толстой…

Толстой всегда полагал, что человек предназначен для счастья. Между тем он всюду встречал — несчастных людей — в силу того, что «собрались злодеи, ограбившие народ, набрали солдат, судей, чтоб оберегать их оргию, и жируют. Народу больше нечего делать, как, пользуясь страстями этих людей, выманивать у них назад награбленное». Так писатель указал — еще в 1850 году — на главную причину бедствия людей, на социальное неравенство, на бесправность хозяина жизни, дворянско-помещичий класс…

Не в пример Катюше Масловой Анне Карениной не из чего было выбирать. Любовь любовью, но еще одно предположение. Бросилась ли она под колеса вагонов, если б на том же перроне увидела б вдруг, как, забыв всю чопорность воспитания, раскинув руки для объятия, бежит ей навстречу сын?

Воображение хочет спасти ее, оно великодушней, чем жизнь, хоть и нелогично.

Каждый человек, каждая женщина заслуживает счастья и любви. Но как много людей, как много женщин не находят его. Как много женщин во времена Толстого смирялись (но есть ли смирение — вообще, в этом — в частности?..) с положением нелюбящей супруги, содержанки, женщины «для всех»… С тем, что даже не является иллюзией осуществленной женственности. Видно, не о искренности нужно говорить — о большей или меньшей степени неискренности. Женская искренность в Анне Карениной — черта гениальная! Затем, что такое в главном существе своем гений — как не воплощенная искренность, неумение смиряться (притворяться смиренным) на полуправде, на «так принято», на «на все есть своя форма»? Анна Каренина женщина из женщин! С жизнью без любви она не может смириться (притвориться) в силу своей великой женской искренности. «Я хочу любви, а ее нет… Стало быть, жить незачем». Каким величием веет от этих леденящих душу слов! Ничего подобного не говорили великие античные женщины с их великими страстями. Анна Каренина не из литературной трагедии, а из трагедии жизни — поэтому она поистине величественна. И в этом, наверно, разгадка сказанного там же, у Шкловского, среди его мыслей-запалов. «Анна Каренина — женщина, имя которой прославлено книгой будущего. Женщина, имя которой звучит как название эпохи или государства…»

Но Шкловский — поэт, образное слово его содержит панорамный толк в подтексте своем. «Судьба Анны Карениной переходит в судьбу Катюши Масловой», в более близком значении, имеет в виду другой роман, другой монументальный женский образ. Между «Анной Карениной» и «Воскресением» — прошло почти четверть века — по сути, это эпоха подготовки первой русской революции. И в силу той же предопределенности, обусловившей уход России от «царя-батюшки» к революции, уходит и Катюша от барина Нехлюдова к революционеру, предпочтя тяжелую судьбу, из тюрьмы и ссылки, богатому супружеству и уже ставшим сомнительным здесь счастью…

ДУХ ИЛИ ЧЕЛОВЕК?

Биографии великих… И какое здесь разнообразие биографий о каждом! Каждый один из великих — и множество его биографов и даже из вездесущих кандидатов и мизерных литераторов). Под видом науки, под видом литературы подобные биографии готовятся на быструю руку к круглым датам и юбилеям. Великому человеку нехорошо, неловко, тесно в этих биографиях. Пожизненное страстотерпство иного продолжается посмертно… Неуютно в них и читателю.

Сколько биографий, из которых великий человек лишь на мерку своего автора! А то и вовсе как из протокола проработочной критики!..