Да еще могила величайшего искателя истины — среди деревьев земляной плоский холмик земли под жухлой травой и заметью листопада. Могила, как засеянная грядка. Ни креста, ни надгробья. Скромнейшая из могил на свете. Два самых сильных моих впечатления от Ясной Поляны.
Не умею, никогда не научусь внимать гиду. Отстает воображение.
Бедный, нищий, странник, каждый нуждавшийся за эту веревку брался рукой, приводил в действие колокол, тот звенел, и вскоре к дереву подходил Лев Николаевич Толстой. Или кто-то из домашних…
Прозвеневший в колокол — что чувствовал он, когда ждал Толстого?..
Потом я видел фотографию «дерева бедных» — очень старое дерево, на нем живым был один лишь сук, на котором и подвешен был колокол со свисающей, от языка железного, веревкой. Полушестигранником, в три доски, на столбиках — скамейка. Два человека сидят на ней. В руках каждого длинный посох, за спиной котомки. Видать, уже звонили — ждут…
…Я тогда смотрел на останки «дерева бедных». Целая продуманная, законченная, система помощи нуждающимся! И пришло на мысль: «Если б все имущие последовали примеру писателя!» А ведь пример был единственным. Никто больше «не догадался». И последовать примеру, кажется, никто «не догадался»…
«Если бы все имущие»… На миг — чувство идеалиста всегда забегает — вообразилось, что на земле наступила общая гармония, разрешились вдруг все проблемы, главное — проблема неравенства, богатых и бедных…
Но сам Толстой — разве мог так думать хоть на один миг? Вряд ли вся «система» могла его самого хоть сколько-нибудь удовлетворить. Имел он в виду не подаяние: достал из кармана кошелек, нашарил монету, подал, стараясь смотреть в лицо нуждающегося, что-то пробормотать от смущения в ответ на преувеличенные растроганность и благодарность; Толстой имел в виду не подаяние, не бедного, не сдернутую с головы шапчонку, он имел в виду человека!.. А тот, если он голоден, хочет, чтоб его посадили за стол и накормили. Нужны, значит, столовые. Человеку нужно переночевать, отдохнуть с дороги, помыться, сменить одежду. Стало быть, нужны гостиницы, дома, бани и портновские мастерские. Человеку случается и заболеть — опять же нужны врачи, больницы, аптеки… Очень много нужно человеку! Главное, не хочет он быть приживалой, попрошайкой, зависимым от кого-то, ему нужен любимый труд, чтоб делать что-то достойное, уважать себя, быть хозяином своей судьбы. Нужны заводы и поля, фабрики и леса. Весь мир нужен человеку — он хочет себя чувствовать хозяином жизни!
Требовалось переделать прежде всего взгляд на устройство жизни, где неестественным считался неимущий, который являлся лишь следствием неестественности имущего! Народная стихия революции потом и начала с имущего!..
И, выходит, дело не в последовании примеру Толстого. Нужно преобразить все общество! Ни большую тревожную совесть писателя земли русской, ни совесть самого «среднего калибра» заурядного человека такая «система» успокоить не могла. И колокол тут не больше — символа. С действительной жизнью и ее реальными потребностями колокол так же противоречив, как само толстовство…
И все же — втуне ли звучал колокол на «дереве бедных»? И по ком он звучал?.. Не втуне, он слышен был всей России, будил ее совесть, звал к действию ее мысль! Колокол взывал к людям — к их заботе о человеке. Голос этого колокола не затерялся в трезвоне церковных колоколов, взывавших к богу. Особый и обособленный звон. Главное, как бы выявилась настоящая, единственно достойная, цель всякого служения: человек! И косвенно, помимо желания самого Толстого, колокол звонил и по богу обманно — или самообманно-упованному. Так каждое живое дело, сама жизнь уточняют, обнажают все абстрактное в любом благом начинании…
Символ, стало быть, был живым, творческим, действующим! «Древо бедных» и подвешенный на нем колокол — всего лишь эпизод из великих мыслей и дел Толстого. И уже этим одним лишь эпизодом — разве не велик он, противоречивейший и искреннейший труженик мысли и дела во имя добра человеческого? Во имя добра, которое Толстой — в отличие от царя небесного и царя коронованного — называл «царем жизни»!
ПОЛОЖИТЕЛЬНОСТЬ ИЛИ ЗАДАННОСТЬ?
Из всех героев «Анны Карениной» Толстому больше всего по душе, конечно, Левин. Ему не просто отдано больше любви — он положительный герой! В нем принято во многом искать его создателя. И это тем более странно, что Левин, по сути, герой малосимпатичный…
Левин задуман как передовой помещик новой формации, послереформенный рачительный хозяин земли (да и мужиков заодно, хоть «все перевернулось и еще не уложилось», мужики, чтоб не умереть с голоду, вынуждены идти внайм к барину, работать на него. Уже не принудительная барщина, а, так сказать, «добровольно-принудительный» наем «освобожденных» без земли крестьян!). По мнению Толстого, Левин — упование, лучшее в основе пореформенной России. Справедливый, честный, гуманный работник, образованный, и как агроном, и как сельскохозяйственный политэкономист, ратующий за рациональное земледелие, и т. д.