Приключения нетоварища Кемминкза в Стране Советов

Но его ожидали две-три важные и в целом приятные встречи в Москве. Одна из них — с Лилей Брик, сестра которой Эльза Триоле передала через Каммингса парижские подарки. Придя в гости в квартиру Бриков, он был очарован гостеприимством и обаянием спутницы умершего год назад Маяковского. Она смеялась «не как все марксисты», которых он успел повстречать. Она, как и он, была влюблена в Париж, увлекалась красивыми вещами; интересовалась, можно ли прочесть его книги; уговаривала его написать о России в газету и предлагала свою помощь в Москве. Но и здесь заезжего американца ждал конфуз. Появившийся Осин Брик, в прошлом муж Лили, решил провести гостю лекцию о великих целях большевиков и пользе коллективизации. Гость с трудом отделался от этой индоктринации и под предлогом опоздания на другую встречу откланялся.

О. Брик, Л. Брик и В. Маяковский. Фотография 1928 г.

Еще один визит отчетливо отложился в памяти Каммингса — его приняли у себя дома Всеволод Мейерхольд и его жена Зинаида Райх. Во время пребывания в Москве ему удалось увидеть две постановки в его театре — «Рычи, Китай!» Сергея Третьякова 1926 года и «Последний решительный» 1931-го по пьесе Всеволода Вишневского. Никаких эмоций, кроме смеха над пролетарским примитивизмом пропагандистской драмы, они вызвать у американского поэта не могли. Впрочем, его приятно удивила конструкция самого театра, что возбудило интерес к фигуре режиссера. К тому же у них был общий друг — парижский скульптор Осип Цадкин, рекомендовавший Каммингсу навестить прославленного постановщика. В гостях у Мейерхольда состоялся небольшой разговор о театре. Мейерхольд по секрету пожаловался своему американскому визави, что диктат в театре, установленный пролеткультом, никуда не годится. Каммингс лишь боязливо поддакивал, опасаясь еще одного сеанса социалистического внушения. И выразил свои сожаления уже в дневнике, по возвращении домой. Ему явно показалось, что Мейерхольд не такой, как все. То же самое показалось и советской верхушке — спустя 7 лет театр Мейерхольда был закрыт, а еще через 2 года режиссер был расстрелян.

Вс. Мейерхольд и 3. Райх. Фотография 1930-х

Задержись он в Москве подольше, Каммингсу, возможно, были бы уготованы еще несколько интересных встреч. Например, с Борисом Пастернаком, который в тот момент отлучился из Москвы по производственному заданию. Или с Валентином Стеничем — поэтом и переводчиком, о котором ему рассказывал Дос Пассос. Стенич в ту пору был занят переводом джойсовского «Улисса», имея за плечами переводы из Дж. Дос Пассоса, Ш. Андерсона и других американских модернистов. Кроме того, есть сведения, что он пробовал переводить и стихи Каммингса, о чем последнему было известно. Но встреча состоялась только с женой Стенича — Л. Файнберг. К сожалению, нам неизвестно, сохранились ли эти стихотворные переводы. Если бы Каммингс прибыл в Россию годом ранее, он несомненно повстречался бы с тем, кого он назвал в гостях у Бриков «товарищем самоубийцей», — Владимиром Маяковским. Вообще, его поездка может зеркальным образом напоминать об открытии Америки Маяковским, который путешествовал по стране Каммингса шестью годами ранее. Любопытно также сходство в названиях книг — «Я ЕСМЬ» у американского поэта и «Я» у русского[14]. Характерно, что для обоих поэтов важным мотивом поездки является желание открыть для себя иную политическую систему и иную культурную цивилизацию[15].

А. Родченко. Обложка книги В. Маяковского «Мое открытие Америки» (М., 1926)

У Каммингса между тем в России остается должок перед французским другом Маяковского — Арагоном; в суматохе московских мытарств ему нужно закончить перевод «Красного фронта». Но Каммингс уже не тот, что отправлялся из Парижа на «поезде красных созвездий» на «мчащихся колесах в блеске рельс» (строки из поэмы Арагона). Удрученный увиденным и пережитом в советской «нестране», он нехотя берется за перевод этого «гимна ненависти» и спешно отсылает результат в Революционное литературное бюро для публикации. Однако вскоре сам Арагон попадает под огонь критики за поэму, в которой слышны призывы к насилию во имя коммунистической революции. Дело доходит до судебных преследований и обвинений в подстрекательстве к вооруженному мятежу. Поэма оказывается погребенной в истории и более не издается. Даже в Советской России, где она вышла впервые в 1931 году в переводе С. Кирсанова отдельной книжкой, ее сочли чрезмерно воинственной и более никогда не печатали.

С. Г. (С. Герштейн?). Обложка поэмы Л. Арагона «Красный фронт» (М., 1931) в переводе С. Кирсанова. В самой Франции поэма была напечатана чуть позднее (в ноябре 1931); призыв взорвать Триумфальную арку и расстреливать полицейских обернулся уголовным преследованием автора