Приключения нетоварища Кемминкза в Стране Советов

На следующий день, 12 мая, Каммингс прибывает в Москву. На Белорусском вокзале, по договоренности с Эренбургом, его должен встретить советский драматург Владимир Лидин. Однако они не узнают друг друга на платформе, и американскому визитеру приходится обратиться в бюро Интуриста, которое направляет его в гостиницу «Метрополь». Парадоксальный факт — приехав в страну победившего пролетариата, он оказывается в роскошном дорогом отеле[12]. Впрочем, ему повезло: там же живет его будущий проводник по Москве — американский профессор Генри Дана, собирающий материалы по советскому театру. Дана берет его под опеку и начинает знакомить с Москвой — устраивает визиты в пролетарские театры, на писательские банкеты, осмотр достопримечательностей советской столицы. За одним из ужинов у них завязывается дискуссия о роли личности в советском строе. Каммингс, радетель индивидуализма и свободы самовыражения, наталкивается на пропагандистскую тираду своего приятеля, восхваляющую успехи социалистического труда. «Да будет Есть!» — восклицает Каммингс в ответ, намекая на свою философию поэзии, в которой единственно возможными формами глагола «быть» являются личные формы единственного числа настоящего времени в первом и третьем лице (am и is)[13]. Здесь же, на пролетарских подмостках, ему видится как раз всякое отрицание личного, единственного, настоящего — во имя всего коллективного, массового, бывшего. В полемике с Даной Каммингс поднимает голос против «этого безрадостного эксперимента с насилием и страхом». Его голос слишком громкий, и тут как тут рядом с ним появляется фигура — он становится объектом слежки со стороны ГПУ. Дальнейшее его пребывание в Москве ставится под наблюдение, и записные книжки приходится вести в зашифрованном виде.

Обложка первого издания книги «Драйзер смотрит на Россию» (Нью-Йорк, 1928). Художник изобразил не только фабричные трубы и луковицы церквей, но и шагающих строем пролетариев, перемалываемых железными шестернями

Каммингс приезжает в Москву в переломный момент ее культурной политики. Буквально накануне его визита, в начале мая 1931-го, руководство РАПП принимает резолюцию, призывающую всех пролетарских писателей «заняться художественным показом героев пятилетки». Отныне единственно возможной литературой в СССР становится пролетарская. Неудивительно, что в такой ситуации общение американского писателя, хоть и приехавшего с туристическими целями, не могло выходить за пределы пролетарских кругов (кругов ада в воображении Каммингса). Сочувствующие коммунизму его московские проводники-американцы стремятся показать заехавшему соотечественнику, как делается настоящая «социалистическая литература». Ему постоянно обещают встречу с М. Горьким, но тот так и оказывается для Каммингса призраком-«невидимкой». Его приводят в любимый им цирк, но вместо циркового представления показывают костюмированный агитпроп. Вместо русского балета и полюбившегося ему в Париже Стравинского в Большом театре демонстрируют патриотическую оперу. Вместо выставки современного искусства он осматривает «примерную» советскую тюрьму. Вместо Собора Василия Блаженного он попадает в Музей Революции с единственной иконой, проход к которой закрыт, как оказывается закрытым и запертым все, что оказывается на его пути.

А. Фролов. See USSR. Рекламный плакат американского бюро «Интуриста». 1930

Каммингсу много рассказывали в Париже и о раннем русском авангарде в искусстве, и о новом подъеме производственного искусства в последние годы. Но и здесь его ждет опустошающее разочарование — единственное, что он видит из знакомого ему мира искусства — вывешенные в Музее нового западного искусства как символ ушедшей культуры полотна Сезанна, Матисса, Ван Гога и Пикассо, да пару скульптур его парижских знакомых-кубистов. Вместо русского авангарда ему предъявляют пирамиду Мавзолея Ленина как наивысшее достижение советского духа. Могила предстает перед глазами шокированного пилигрима как культ советского человека, а мертвое божество — как кумир советского «немира». Инфернальная мифология продолжает потрясать воображение американского странника, регистрирующего на страницах своего дневника ужасающую картину обетованной земли коммунизма.

Зал Матисса в Государственном музее нового западного искусства. Фотография 1930-х