и тут смело оформлять свою независимость бритьем à la russe[240], в eau chaude[241] этого миниатюрного чайника который уселся на насест сомнительно поверх чайника как такового… выуживая крышку первого из замусоленного помойного ведра, слегка раздумывая над известной непогрешимостью человека, его захватывающе сверхъестественную способность к спонтанному безволию — давайте; не преклониться ли нам, этому ясному солнечному voskresaynyeh[242]? Я родился в этот день; да еще это день, которого нет (благодаря бесседьмой бесшестой безнедельной так называемой пятидневной неделе)[243]
снаружно: сущий спиральнополосатодивный-чудоананас[244]. изнутренно: чистая съедобность. (Надо привыкнуть) мой Иезуит пребезвыразительно сказал вчера (на тот факт, что русские «mangent beaucoup»[245]). Загадочные крошечно сверхвычурные корридоры — сдавленные нишами, напоминающими что-то вроде мужских мочеприемников, — урчат аляповато насыщающие множества (изрыгают густо и там и сям поглощения) цветов (простота) повсюду отрыгаются тоидела смутных украшений. Чу… шум-тишина: бледный, большеглазый чахлый немужчина, резко обращающийся к толпе туго обмотанных платками мамаш, апатичных мутно сопливых детей, больших громоздких робко землян. Шляпы землян крепко затянуты на глаза. Неземные они (слушающие? неговорящие?) стоят с каким (устрашающим) чем-то от обреченного бессилия развязанных игрушек. Крепышам особенно что-то сказали — вероятно, что они равны перед чем-то — и они ни стоят ни корчатся, просто наступают; испуганно, тщетно. Бледный постоянно произносит наизусть, постоянно бледный говорит (религия опиум для народа) то, что сказали бледному… и тут когда сборище двигается к другому коридору: уныло и тут апатично и тут обреченно и тут протекая мимо писсуаров украшений… я (стараясь от лукавых взглядов на мою непокрытую голову исчезнуть) сталкиваюсь, неожиданно, с головой непокрытой; седой — кто бы это мог быть, интересно? (Я смотрю в зеркало? Я такой старый что ли? Нет. Нет…) Но кто, кроме меня самого, товарища капиталиста Кем-мин-кза, осмелится расшляпиться в присутствии о Тебя демона?.. оказывается это терпеливо прогуливающееся кающись американское средних лет бизнесменство; быстро от чьего нелукавого невзгляда я (ныряя мимо писсуаров) исчезаю…
гляди-ка — тсс. От (поражение? победа?) святилища: на этом аляповатом мольберте, аляповатее картина — женщина с большим младенцем в широких руках[246]. (Аляповатейшие, накаляканные на еще более аляповатой табличке приклеенной к аляповатой стене священной комнаты, 7 букв, из 2 групп). И которые я читаю
греческое X, о, греческое D, а — Н значит n, е, t
и (hohda net) произношу и наконец которые (НЕТ) я (ХОДА) понимаю. Так; эта картинка святая; никому категорически нельзя проходить рядом с ней, никому нельзя входить в комнатоподобную негативную святость[247]. …Не святое в блаженном смысле; ибо больше религия не такая; святое в окаянном смысле; ибо Советы находят и защищают произведения дореволюционных небуржуазных художников (иконы поднимутся этой зимой и…) я (удивительно nyet седоголовый чудесно nyet бизнесмен) на самом деле оказывающийся самим собой являюсь стало быть тем кому ничто не блаженно и не окаянно (и все блаженно и окаянно); постепенно к тут картине, большому младенцу, с широкими руками, который прохаживаясь
останавливается. — Гусинокожаный с головы до ног
: тронут
да! поскольку (но легче чем шепотом; фатальнее чем мечом) тронут
…трепеща, испуганно; я: потупив — взор. 1 волос нитки, такой тонкий что почти не видим, предостерег меня, прошептал мне (тронут). Веревка nyet и шнурок nyet но 1 волос (нитка). В точности на уровне колен, аккуратно протянутая (от одной стены в другой) ни до пояса, ни до шеи. Ослепляя ни глаза что лгут, ни напоминая бедра что грешат, но О говоря очень странно коленям что не должны больше преклоняться. — Я (и мое я) тронуты; до сих пор угрожаемый словами, мыслями, бережно кто хранил, осторожно, наше сердце. Но это — Запредельновато… но из другого мира; из (под идеями) вселенной безвещной живущей вещи, может, из нитки (1 волоска) космос бесчейного нет и безнастоящего не-. Покоряемое. 1: хрупкая вечность слишком-позднего. В высшей степени, бесслезно из чьего неизбывного измерения немо спускающийся быстро жертвенно поэт и красиво
«в котором» поет «если они превращаются и крутятся, то не невольно и без сознания»[248].
…Осторожно затем мое (настороженное) я двигается; медленно. Двигается. И наконец: свет; пространство, помпезно которое заполняют дрянные каракули адских-мук, переполняют великолепные фотографии (мой тотем — слон) тракторов, громоздятся снимки — повешений, линчеваний, спящих людей в парках, чучела (не в последнюю) священников совершенно (очередь) облаченных, и везде подписи… и горящий лозунг высеченный на всем: Долой религию, да здравствует пролетариат! потом — aria!
да
снова в настоящий мир: О нигде не безобразный, где-то где-нибудь прекрасный мир!
<…>
Пятница, 22 мая
<…>