Приговор приведен в исполнение...

— Фон Франк... Франк... — раздумчиво проговорил подполковник. — Что-то знакомая фамилия. Герой войны?

— Господь с вами, полковник. Убийца родной тещи. Тварь! Из офицеров загремел в арестантские роты. О!.. Как я их всех ненавижу!

Дитц обнял молодого человека за плечи.

— Не падайте духом. Все образуется. Только не лгите на допросах, не хитрите. Вас поймут.

— Извините, полковник, но вы, как горьковский Лука из пьесы «На дне». Не надо, не утешительствуйте. Сам натворил, самому и отвечать...

— В чем вы повинны?

— Участвовал в нападении на конвой. Вышло все как-то по-дурному. Писарь напугал до ледяного пота. Потом говорит всей компании: «Выхода нет. Надо освобождать. Давайте еще тяпнем для храбрости».

А потом пошли. Как выразился Миненко, сам в нападении не участвовавший, «двинулись на дело». Ну прямо отпетые душегубы. Финал известен.

Лбов помолчал. Произнес с кривой улыбкой:

— Таково происхождение моего ранения, которое вы приняли за фронтовое... Бандитского происхождения ранение, полковник!.. Ну что?.. Что скажете? Слушаю вас, спаситель.

— Мне... — после некоторого раздумья начал Дитц. — Мне искренне жаль вас. Боевой офицер и, смею утверждать, прекрасный, честный человек, вдруг связался с уголовным сбродом.

— Так вышло.

— Вас допрашивали?

— Неоднократно.

— Кто?

— Сам председатель ТуркЧК Фоменко и его следственный бог по фамилии Богомолов Василий Федорович. Он мне так и представился: Василий Федорович. Домашний такой мужчина, в косоворотке. Из дворников, должно быть.

— Они там отовсюду. Из дворян тоже изрядно большевиков.

— Не может быть?! — вскричал Лбов, вскакивая.

— А их этот самый... Ульянов... Ленин? Дворянин. Брат его казнен за подготовку покушения на Александра Второго. Кстати, тоже Александр. Александр Ульянов.

— Чудеса... Да и вообще чудеса. Сам Фоменко меня допрашивает. И ни единого оскорбительного слова. Я все честно рассказал... Про себя, то есть, все честно. Других не трогал. А о себе рассказал, что попал в историю по пьянке. И что фамилия моя не Николаев, под которой я числился в учебном отряде.

Дитц поморщился.

— Фу!.. С’конапель ля истуар!.. Ну и история. Офицер, боевой офицер якшается с отребьем человеческим! Не хвалю. Более того, — порицаю. А вот есть другой офицер, точнее — генерал. Выдающийся генерал Брусилов. К нему прибыли с Дона офицеры, рассчитывая сманить к себе. Знаете, что он им ответил?.. То-то... Во-первых, Брусилов назвал так называемое «белое движение» авантюрой. А затем произнес резюме: «Господа, нам всем надо забыть о трехцветном знамени и объединиться под красным. Советую вам, господа».

— Он именно так и сказал? — не поверил Лбов.

— Да-с. Почти слово в слово.

Лбов долго молчал. Молчал и Дитц. Затем штаб-ротмистр спросил:

— А вы?.. Каково ваше решение?

— Я?.. Брусилов мой командующий. Честнейший воин и патриот. Вместе воевали. Вместе и дальше. Сейчас главный вопрос: с кем ты? — с народом или с такими, как этот ваш «любимец» фон Кнорринг.

— Знаете... — замялся Лбов. — Мне так приятно с вами беседовать. Вы... тоже не кадровый офицер?

— Кадровый. Дрессированный. Оголтелый. В прошлом, разумеется. На меня особенно распутинщина повлияла. Можно ли после того конокрада и потаскуна петь с блаженной улыбкой «Боже, царя храни!»

— Пас, сдаюсь, — вскинул руки вверх Лбов. — Тут вы кругом правы.

— Любопытно. Я, кадровый офицер... Я должен вас, шпака, извините, как говаривает глист Кнорринг... Должен вас перевоспитывать!

Лбов удивился.

— Меня?.. Перевоспитывать?

— Именно. Неужели вы, молодой человек, не видите, что все наши трехцветные и иные патриоты хотят превратить Российскую империю в колонию?! Стыдитесь, штаб-ротмистр!

Увлекшись, собеседники, сами того не заметив, говорили уже настолько громко, что их теперь слышали все обитатели каземата. Кто-то весело крикнул с верхних нар:

— А вы, полковник, оказывается самый настоящий карбонарий. И зачем только вас держат в застенке господа большевики?!

— Сглупил, как и вы все, господа. Не рискнул зарегистрироваться. Вот и наказан. Надеюсь, нас всех скоро выпустят. И я честно скажу: я решил служить народу. Если возьмут, пойду военспецом.

— И я, пожалуй, последую вашему примеру, полковник, — задумчиво произнес молодой человек с интеллигентным лицом, облаченный в лохмотья.

— А, Сенаторов! — улыбнулся Дитц. — Кратковременное пребывание в крепости, как видно, пошло вам на пользу. Только прежде раздобудьте себе одеяние поприличней, а то вы, извините великодушно, смахиваете на бродягу.

— Я и был бродягой, — с горькой усмешкой отозвался бывший поручик. — Пустила какая-то ракалья слух, будто Чека расстреливает всех офицеров без разбора, без суда и следствия!..

Вдруг с нижних нар сорвался тощий и долговязый барон. Белесые глаза налиты бешенством, лицо с лошадиной челюстью в красных пятнах, рот судорожно кривится. От ярости он и говорить поначалу не мог, метался по каземату, размахивая, как буйнопомешанный, длинными худыми руками, изрыгая проклятья. Наконец заорал, задыхаясь: