Приговор приведен в исполнение...

Заглянула за угол — двое парнишек пальчиками ее к себе манят. Что за люди? Еще ограбят!.. А парнишки уже и сами к ней подошли. Чернявый парень говорит ласково:

— Вы нас не опасайтесь. Мы из уголовного розыска.

— Господь с вами!.. Да что я такого сделала?

— Ровным счетом ничего, — улыбнулся второй, здоровяк с рыжими вихрами. — Мы просим вас помочь нам. Важное дело. Пройдемся, уважаемая Анна Семеновна. Это недалеко. Могли бы вас на фаэтоне доставить, да не хочется внимание привлекать.

Несколько успокоившись, Боброва пошла следом за парнишками, шагов на полсотни поотстав. Так они ей сказали идти.

Парни вошли в ворота углового дома с двумя башенками. Вновь заволновавшись, Анна Семеновна последовала за ними. Часовой отвел в сторону винтовку, отдав «честь по-ефрейторски». Женщина не знала, что ей оказывают внимание. Но часовой добавил, совсем уже не по-уставному: «Милости просим, мамаша!» — и она успокоилась.

Тем временем Базаров и Белов доложили Пригодинскому о выполнении задания.

— Орлы! — похвалил агентов Пригодинский. — Где же она?

Тут как раз отворилась дверь. Дежурный ввел Боброву, поддерживая под локоть.

— Здравствуйте, Анна Семеновна! — приветствовал ее Пригодинский. — Тысячу извинений за беспокойство. Помогите нам...

Теплое, человеческое слово растрогало женщину. Она села в ожидании.

Воцарилась такая обстановка взаимного доверия, что Пригодинский уже и не искал слов, чтобы перевести беседу в нужное русло. Боброва, сама того не ведая, помогла. Спросила:

— Какая такая от меня помощь для Чеки, а?

— Здесь не Чека, уважаемая Анна Семеновна. Просто уголовный розыск.

— Фу ты! — обрадовалась женщина. — Я-то, глупая, всю дорогу тряслась, как овечий хвост. Только зачем я вам? Сроду с темным миром дел не имела. Муж мой покойный, хоть кого спросите...

— Не об этом речь. Мы о Сарычеве хотели узнать.

— О Сашеньке? — удивилась Боброва. — А что Сарычев?.. Собою пригож, молодой, смирного поведения. Все о своих солдатиках думал. Бывало, сидим поздно вечером за чайком морковным, он рассказывает. Трудно ему. Лес не ровный, народ тем более. Всякие заботы. А с неделю назад срочно отбыл на фронт. Белых генералов воевать.

— Он что, сам вам об этом сказал?

— Сам. Собственноручно.

— Как это — собственноручно? — не понял Пригодинский.

— Да вот почитай восьмой день, как отбыл. Наперекосяк все получилось. Аккурат, как ему поутру отбыть на войну, он вечор был приглашен к дружку на посиделки. А днем Саня получил денежки из банку. Двадцать две тысячи, как одну копеечку. Для солдатиков своих. Говорит мне: «Семеновна, припрячьте деньги. Завтра заберу. А сейчас я к Федорычу пошел. Встряхнуться иногда тоже не мешает, а?»

— Кто это Федорыч?

— Не ведаю. К Сане мало кто ходил. Разве что его писарь Петька Миненко. Но все по службе. И всякий раз самогонку тащит. Саня его обычно спроваживал. А иной раз и не удерживался. Однако все по чести. Саня у меня заместо сына жил. Мои-то погибли, бедолаги. Скушала война. С Сани я и платы не брала. Как сын с матерью жили. Я ему и постираю, и покушать сготовлю. Он — паек несет. До того привыкли!.. Он меня иной раз «мамой» величает, я ему — сынок!

— Кто еще бывал у Сани?

— А никого. Однажды, помнится, заглянул к нему высокий и чернявый военный. Не сосунок уже. К сорока тянет. Красивый собой, а глаза шалые. Приволок с собой зелья!.. Их!.. Тьму. Напился до потери сознательности. До того налакался, идол, что образ-подобие потерял, завалился спать. До двенадцати дня очухаться не мог. А как ушел, вижу я... Вижу...

— Продолжайте, Анна Семеновна, — подбодрил Пригодинский.

Но Боброва не могла продолжать. На столе она вдруг увидела то, что потерял у Сани в комнате чернявый с шалыми глазами.

— Что с вами, Анна Семеновна?

Женщина схватилась за горло, еле вымолвила:

— Это... Он это в комнате Сани потерял. Снурок, что у вас между бумагами лежит!

Это был коричневый кожаный плетеный шнур с карабином, который украшал рукоятки маузеров господ германских офицеров. У кого же трофейный маузер со шнурком?

— Мало ли таких шнурков, — равнодушно произнес Пригодинский, сдерживая биение сердца. — Выбросили небось шнурок-то?

— Зачем бросать? Вещь красивая. Я его Сашеньке отдала. А он тому... Петру Палычу.

— Писарю Миненко?

— Да какой же он Петр? Петька он, забулдыга. А того Саша называл-величал Петром Павловичем.

Александр Степанович, чтобы скрыть волнение, поднялся, прошелся по кабинету, похрустывая пальцами. Значит, неизвестный Петр Павлович, возможно, был участником убийства Сарычева!.. Кто еще?.. Кто?..

Женщина все же заметила волнение собеседника. Всполошилась:

— А может, что случилось?.. С Сашенькой?

— Нет... Не беспокойтесь. Так вы сказали, что вам сам Сарычев о своем отъезде сообщил? Каким образом?

— Рано утром солдатика своего с письмом прислал. Тот на словах мне все рассказал.

— Каков он из себя, солдат?

— А никакой. Непонятный. Видно, трусил, что на фронт ехать надо. Дал мне записку. В ней писано печатными буквами...

— Печатными?