Приговор приведен в исполнение...

...В камере, куда водворили троих новичков, находилось человек десять офицеров, уклонявшихся от обязательной регистрации. «Старожилы» с любопытством поглядывали на «пополнение». Сидевший на нарах человек, — офицерский китель внакидку, с перебинтованной грудью, — поднялся, обратился к вновь прибывшим:

— Как говорится, в нашем полку прибыло. Милости просим. И не очень-то принимайте близко к сердцу пребывание в сей юдоли скорби и печали. Здесь не столько тюрьма, сколько карантин. Недели через две, если у вас не обнаружатся признаки болезней, свирепствующих в крае, вас, господа, я полагаю, выставят за ворота. Это один я в сей камере настоящий арестованный. И, доложу вам, арестован за дело. Позвольте представиться... Штаб-ротмистр Лбов, бывший командир батальона 318-го пехотного Черноярского полка.

Вновь прибывший, одетый в штатское, брюнет с красивым волевым лицом, также представился:

— Подполковник фон Дитц.

— О! Значит, вы в нашем каземате старший в чине. И боевой шрам на лбу. Памятка, не так ли?

— Память шестнадцатого года, — усмехнулся фон Дитц. — Брусиловский прорыв.

— Значит, на Юго-Западном сражались?

— Почти всю войну там провел. Первый Туркестанский армейский корпус.

— О!.. Генерал Шейдеман командовал?

— Совершенно верно.

Штаб-ротмистр Лбов, замявшись, начал:

— Отличный генерал. Однако... Он... Говорят, что нынче служит у большевиков. И его два сына, полковники, и его брат, артиллерийский генерал.

— Я тоже об этом слышал, — подтвердил подполковник.

Лбов, спохватившись, обратился к остальным новичкам:

— Простите великодушно!.. Заговорился. Позвольте представиться, бывший штаб-ротмистр Лбов... Располагайтесь, господа, как дома.

Тот, длинный, худой, белобрысый, что советовал расстрелять его без лишней волокиты, вдруг вскипел:

— Прежде всего просил бы усвоить, что я не просто га-а-аспадин! Я барон. Фон Кнорринг. Барон фон Кнорринг Константин Всеволодович. Притом я выше вас, га-а-аспадин штаб-ротмистр Лбов, на одну ступень. Просил бы не забывать о чинопочитании!

— Да что с вами, господин барон? — удивился добродушный Лбов. — Все мы здесь товарищи по несчастью.

— Я вам не — та-арищ! — вскричал длинный. — Сразу видать офицера военного времени. Из школы прапорщиков?

— Представьте себе — да. Но я не возьму в толк, отчего вы взъерепенились?

— Ма-а-алчать! — завопил фон Кнорринг.

— Господа, — вмешался фон Дитц, — стоит ли ссориться из-за пустяков?

— Это не пустяки! — продолжал беситься длинный. — Вы, полковник[9], поощряете штатскую разнузданность. Я — барон! Я...

— Но ведь у вас на лбу не написано, что вы барон, — усмехнулся фон Дитц. — Я, видите ли, тоже «фон», однако стоит ли чваниться, сидя на нарах, за толстыми крепостными стенами?

— Я гвардеец, и настоящий офицер обязан узнать во мне гвардейца, как бы я ни был одет! — фон Кнорринг возопил с пеной у рта.

— Да бросьте вы, Кнорринг!..

— Фон Кнорринг!!! — заорал, задыхаясь от бешенства, длинный. — Тут, я вижу, собралась штатская камарилья, притворяющаяся офицерами. Есть среди вас гвардейцы?.. Пажи?.. Генштабисты?!. Ага! Так и знал. Шпаки!

Подполковник фон Дитц вдруг побледнел, произнес тихо:

— Извольте замолчать, барон. Иначе я с вами по-другому поговорю.

В карих глазах подполковника сверкнули опасные огонечки. Скрипнув зубами, тощий барон умолк, непонятно зачем махнул рукой и, отойдя в сторонку, сел на пол. Он демонстративно не желал иметь ничего общего с компанией «стрюцких», «шпаков», штатских.

...Медленно тянулись дни в каземате. Кроме прогулок по крепостному двору, никаких развлечений. Разве что можно перекинуться словом со свежим человеком, врачом, во время медицинского осмотра. Без конца вспоминали довоенную жизнь, фронт, обсуждали (очень осторожненько) современную политическую ситуацию. Кнорринг вообще ни с кем не разговаривал. Он вроде бы свихнулся на своем аристократическом происхождении и офицерстве.

Штаб-ротмистр Лбов жаждал сблизиться с фон Дитцем. Несмотря на аристократическую приставку «фон» к его фамилии, Дитц оказался человеком душевным, простым. И войну прошел достойно. Лбова тянуло к этому невысокому, крепко сбитому и красивому человеку. Однако стеснялся. Происхождения он был плебейского. Сын сельского учителя, он личным мужеством добился штаб-ротмистрского чина. Отвагой, ранами заслужил георгиевское золотое оружие. Но вот не было бы революции, кончилась бы война... И он снова никто. Ни поместий у него, ни капиталов. Да и профессии не обучен. Научен лишь водить солдат в атаку.

И на душе муторно. Нечистый попутал ввязаться в перестрелку с конвоем! Он, Лбов, не стрелял. Но участвовал в нападении. А за такие штуки нынче не милуют! Даже удивительно, что чекисты чего-то тянут, не ставят к стенке. После покушения на их вождя, в ответ на белый террор, объявлен красный террор. Злоумышленников расстреливать на месте!..