Приговор приведен в исполнение...

Перед ним предстал уже далеко не молодой субъект, невысокого роста, худощавый, подвижный. Вместо волос на его голове было нечто вроде мездры. Кривые, обвисшие усы неопределенного цвета. Зубы почти все выпали. Костюм изорван, хотя и видно было, что это новый костюм. Мятая манишка с привязным галстуком.

— Как спалось, Павел Алексеевич? — приветствовал матерого жулика Аракелов.

Ромашкин осклабился:

— Поверьте, я не льстец. При большевиках сижу впервые и, слово джентльмена, сижу с удовольствием. Обхождение, нары!.. Прекрасно. Правда, не мешало бы улучшить питание. Но ведь это общая беда.

— Насколько нам известно, вы петроградский вор. Почему очутились в Ташкенте?

— Это вы не меня — Сашку Керенского спросите. Всю жизнь «работал» в Северной Пальмире. Сперва в Санкт-Петербурге, затем в Петрограде. Все чин-чинарем. А как выпихнули на волю при Сашке Керенском великую гопу блатяг, стало в Петрограде тесно нашему брату.

— Как же это тихий карманный вор стал бандитом? — укоризненно произнес Аракелов.

— Ирония судьбы-с. В Ташкенте работы не было по моей специальности. Богатые люди ездят на фаэтонах, а у бедняков в бумажниках блохи на аркане. Да таких и облегчать грешно. Прижала житуха...

— Кто профессора Когена убил?

— Абрек, кто же еще?

— А Мельниковых?

— Тоже Абрек. Очень разозлился. Крошка Элизабет ему сказала: «У старого перечника одних бриллиантов тысяч на пятьсот. Он их где-то прячет. А валюту он держит в креслице. Случайно обмолвился. Поэтому по мелочам не разменивайся. Меха, столовое серебро, картины — они приметны. А деньги и драгоценности не пахнут. Забирайте себе. А креслице доставьте мне».

— Кто привозил кресло в квартиру Муфельдт?

— Я и Мараван. Царствие ему небесное, зверскому мокрушнику. — Ромашкин перекрестился. — По правде сказать, никто не любил его. Грабил даже своих!

— В каких отношениях был Абрек с Муфельдт?

— Черт его знает. Он ее иной раз и матерком пускал, а все же, как я думаю, она верховодила.

— Кто еще бывал у нее?

— Фон Франк. Но он уже сгорел.

— Откуда вам это известно?

— Крошка Элизабет и предупредила, мол, хана фон Франку.

— Откуда она получает сведения?

— О!.. — Ромашкин поднял руку с вытянутым указательным пальцем. — У нее такие связи! Ей даже военный телефон провели. Она говорила: «Пока вы под моим началом, бояться нечего. Даже ежели кто погорит — освобожу». Большевиков называла «временным явлением». И листовками занималась...

— Какими именно листовками?

— Обыкновенными. Против большевиков. Давала листовки. Недели две назад позвала. Прихожу. Вижу — сидит здоровенный мужик. Брови мохнатые. Она ему говорит: «Вот, Павел Павлович, персона. По мелочам работает замечательно». Бровастый усадил меня рядом. Спрашивает: «В армии служил?» Отвечаю отрицательно. «Почему?» — допытывается. Отвечаю: «Я же вор чистых кровей». Он сморщился как сушеный гриб. А все же сказал: «Ничего, сойдет». Затем вынул из бокового кармана пачку бумаги. «На, — говорит, — расклей в городе. Для общего дела. И смотри мне!.. — погрозил пальцем. Я, конечно, взял. И даже две штуки приклеил. А остальные сунул под крыльцо кассы летнего синематографа в городском саду.

— Синематограф Гелиос?

— Он самый.

С допросом Муфельдт Крошков не спешил. Он понимал: это, быть может, наиболее яркое дело в его жизни. С кондачка начинать нельзя. Надо подготовиться. И консультант занялся изучением предварительных материалов. Листая протоколы осмотра места происшествий, описи имущества, другие материалы, он натолкнулся на строку: «Часы фирмы «Павел Буре», золотые, с тремя крышками, золотой цепочкой с образком». Он сидел и мучительно вспоминал: где он читал эту фразу?.. И вспомнил — в «Туркестанских ведомостях», летом пятнадцатого года. Тогда писали, что был обворован ломбард. Среди похищенных вещей значились и эти часы с образком. Полиция так и не разыскала преступников.

И вот часы с образком — у Муфельдт.

Крошков решил сверить номера часов со списком часов, похищенных в ломбарде. Пригодился полицейский архив, обнаруженный на чердаке. Результаты этого эксперимента потрясали: часы, найденные Ескиным в бельевой корзине, были похищены из ломбарда!

Стали вызывать владельцев часов. Заодно представили и другие драгоценные вещицы.

Первым явился «король легковых извозчиков» Топорков, ладный мужчина в поддевке, с бородой веером. Увидев свои «часы с образком», прослезился.

Владельцы часов и других ценностей пошли косяком. Многие приносили даже квитанции.

По городу пошли слухи, на этот раз — добрые. Молва разносила весть: «Большевики из уголовного розыска всё раскапывают, все даже самые старые грехи. Ушлый народ!»

Проверил Крошков и завещание Мельникова. Как и предполагалось, оно оказалось подложным. И не значилось зарегистрированным в семнадцатом году. Нотариус Плятцер Каминский, иссопливив носовой платок, показал: «Допустил отступление от совести и закона. Не устоял перед Муфельдт и засвидетельствовал незаконный юридический акт задним числом, использовав сохранившуюся у меня старую печать. Фактически же составил сие завещание два месяца назад. Подпись Мельникова подделана».