Превращения Арсена Люпена

Да-да, вы правы, дорогой господин президент, все это чрезвычайно серьезно, особенно принимая во внимание некие слухи, которые уже начали циркулировать… Если я не приму срочного решения и наши опасения оправдаются, это будет чудовищный скандал и катастрофа для страны… Алло… Да-да, вы можете быть совершенно спокойны, дорогой господин президент, я сделаю все от меня зависящее, чтобы добиться успеха… И добьюсь… Иначе и быть не может…

Обменявшись с президентом еще несколькими словами, Руксваль положил трубку и повторил сквозь зубы:

– Да… Это необходимо… необходимо. Такой скандал…

Он было призадумался, перебирая способы, которые помогли бы его успеху, как вдруг у него возникло ощущение, что рядом с ним находится некто, желающий остаться незамеченным. Обернувшись, он застыл в изумлении. В четырех шагах от него стоял какой-то субъект довольно жалкого вида, из тех, кого зовут «бедолагами», и этот бедолага держал в руке шляпу с приниженным видом нищего, который клянчит мелочь у прохожих.

– Что вам здесь нужно? Как вы сюда вошли?

– Через дверь, мсье минисс… Там ваш сектарь сортировал посетителей – кого направо, кого налево. А я взял да и проскочил прямо.

С этими словами он отдал министру почтительный поклон и представился:

– Эркюль Петигри… специалисс, которого господин президент обещали вам прислать, мсье минисс…

– Ах так? Значит, вы подслушивали? – гневно воскликнул Руксваль.

– А что бы вы сделали на моем месте, мсье минисс?

Это был тощий, жалкий человечек с унылой физиономией, на которой всё – волосы, нос, усы, впалые щеки и уголки рта – выглядело печально сникшим. Его руки бессильно свисали вдоль тела; зеленоватое вытертое пальто, казалось, вот-вот соскользнет к ногам. Он говорил грустным тоном – правда, довольно грамотно, но временами глотая или искажая некоторые слова, как это свойственно простонародью, например: «Мсье минисс… ваш сектарь..».

– Я тут даже услыхал, мсье минисс, – продолжал он, – будто вы говорили обо мне: он, мол, агент. Ошибочка! Никакой я не агент, меня выгнали из префектуры за «скверный характер, пьянство и лень» – вот точно так и было написано в бумаге об увольнении.

Руксваль не мог сдержать изумления:

– Я ничего не понимаю! Президент рекомендовал мне вас как способного человека, наделенного редкой проницательностью.

– Редкой, мсье минисс, – что верно, то верно, потому-то эти важные господа и решили меня привлекать в таких случаях, где никому другому не справиться, – за это самое мне и прощают мои мелкие недостатки. Что вы хотите, вот не люблю я работать, и все тут. Выпить вволю – это по мне, а еще очень я уважаю манильские сигары, когда их можно купить по дешевке. Ну а характер мой – это уж сущие пустяки. Вот меня попрекают, что я, мол, люблю похваляться и со своими нанимателями нагло разговариваю. Ну и что? Когда они завязнут в деле, а я возьму да и разберусь, разве я не имею права сказать им в лицо, кто они такие есть, да посмеяться?! Вот я вам честно признаюсь, мсье минисс: сколько раз я отказывался от ихних денег, лишь бы посмеяться вволю! До чего ж у них тогда вид дурацкий – хорохорятся из последних сил!..

И тут левый уголок рта на его отечном лице под уныло повисшими усами вдруг ощерился от беззвучной усмешки, обнажив огромный клык – настоящий клык хищника. Секунду или две эта усмешка придавала ему выражение сардонической радости. Таким зубом ему ничего не стоило перекусить кому-нибудь горло.

Руксваль не боялся укусов. Однако слова его собеседника не сулили ничего хорошего, и он без колебаний избавился бы от него, если бы президент не навязывал его так настойчиво.

– Садитесь, – ворчливо сказал он. – Я собираюсь устроить перекрестный допрос трех вызванных сюда людей. Если вы заметите что-либо любопытное, сразу дайте мне знать.

– Прямо вам, мсье минисс, и потихоньку – такая уж у меня привычка, когда начальство дает промашку…

Руксваль грозно нахмурился. Во-первых, он терпеть не мог фамильярности со стороны подчиненных. Во-вторых, он, как большинство деятельных людей, очень боялся показаться смешным. Поэтому выражение «дать промашку», когда речь шла о его персоне, казалось ему одновременно недопустимым оскорблением и скрытой угрозой.

Однако он нажал на звонок, и секретарь тут же вошел в кабинет. Министр приказал впустить к нему троих вызванных. Эркюль Петигри снял свое зеленоватое пальтишко, аккуратно сложил его и уселся.

Первыми появились один из мужчин и дама. Оба носили траур и выглядели знатными господами: она – высокая, моложавая, очень красивая, с седеющими волосами и строгим бледным лицом; он – ниже ее ростом, тщедушный, но элегантно одетый, с почти седыми усами.

Жан Руксваль спросил его:

– Граф де Буа-Верне, если не ошибаюсь?

– Да, господин министр. Мы с супругой получили ваше приглашение, которое, признаюсь, нас немного удивило. Но мы надеемся, что оно не сулит нам ничего печального. Моя супруга и так достаточно настрадалась.

Говоря это, он смотрел на жену с любовью и тревогой. Руксваль попросил их сесть и ответил: