Претерпевшие до конца. Том 2

Урки, как водится, начали с того, что раскурочили сидора фраеров, забрав себе всё, что ещё было в них приличного. Никто не сопротивлялся, смирившись с этим ритуалом, как с неизбежностью. Но на этом «забава» не закончились. Малолетним шакалам нужна была живая игрушка, и, вот, молодой парнишка-доходяга уже летал между нар, подбрасываемый, раскачиваемый за руки и за ноги. И вновь никто не смел вступиться, кроме бывшего военного, ещё не утратившего чувства собственного достоинства, и, видимо, лишь недавно попавшего в оборот и не знавшего лагерных нравов. Он стал барабанить в дверь, требуя, чтобы дежурный положил конец безобразию, но какой дежурный отважится ночью входить к уголовникам? Бывали случаи, когда убивали и их…

Дежурный не вмешался, но строптивость фраера вызвала ярость у урок. Пугающим шелестом пронеслось по камере:

– Я ничего не видел!

Мгновение, и десятки рук уже тащили отбивавшуюся жертву к стоявшей в углу параше…

Утром ни один заключённый, включая избитого парнишку, не посмел сказать, что видел, как утопили строптивого командира. Как выяснилось, все мирно спали, а, стало быть, погибший сам решил свести счёты с жизнью столь отвратительным способом.

И вновь гнали куда-то… Оказалось, в баню. Баня начинается с предбанника, ледяного, как погреб, но в котором, однако же, надлежит раздеться. Наконец, парная… Тоже холодная, хотя и гораздо теплее предбанника. Вода подаётся на считанные минуты, за которые невозможно не то, что отмыться, но хотя бы согреться. И снова в холод! Но на этот раз без вещей, ибо они отправлены в прожарку. Мокрые ступни примерзают к ледяному полу и, когда раздаётся команда «на выход», их приходится отрывать с кровью…

«На выход»? Но как же? Без вещей? Только здесь Сергей понял, что справление нужды на этапе, это ничто в сравнении с настоящим стыдом. Из двух отделений бани абсолютно голых мужчин и женщин двумя колоннами погнали в соседний дом. Женщинам, особенно молодым и не утратившим привлекательности, было всего тяжелее, так как удобно расположившиеся вокруг охранники бесстыже разглядывали их, громко отпуская похабные комментарии.

В следующее помещение и мужчин, и женщин, так и не дав прикрыться, загнали вместе. Из-за тесноты стоять приходило впритык друг другу. Здесь комиссия проводила шмон вещей заключённых. Шмон этот был не менее тщательным, чем у урок: всё, что осталось сколько-нибудь годного после них, поступало в собственность членам комиссии. Те оказались не брезгливы и оставили узникам лишь рванину.

Таково было начало пребывания в новом лагере. Здесь уже не было ни Барановского, ни полковника Бышковца, и помощи ждать было неоткуда. В бараке, куда водворили Сергея, царил полнейший произвол, так как вся власть принадлежала блатарям. Впрочем, здесь ему всё же повезло – в последний раз. Сергея выручил его язык, талант рассказчика, помноженный на многие знания. Ещё раньше он заметил, что со скуки уголовники подчас любят слушать всевозможные истории. Хороший рассказчик может рассчитывать на снисходительное отношение с их стороны, как, своего рода, живое радио. Наудачу в новом бараке «артистов разговорного жанра» не было, и поэтому пересказы романов, повестей, пьес и жизненных коллизий пользовались успехом. Это обеспечило Сергею относительную безопасность: в качестве «игрушек» урки использовали фраеров, казавшихся им менее полезными.

Блатари не надрывались на общих работах: они занимали должности внутри лагеря, либо назначались бригадирами. Жили они в ожидании очередных амнистий за «ударный труд» и в рамках процесса «перевоспитания» грабили политических, играли в карты на наворованные вещи, измывались над доходягами. Как и в других лагерях, здесь процветала однополая «любовь» и вызванные оной болезни. Сергей сразу заметил в бараке крайне неприятного типа. Он не был уголовником и имел в своём приговоре, пожалуй, одну из самых безнадёжных статей – контрреволюционная троцкистская деятельность. Ещё довольно молодой, но слабый и изнеженный, в лагере он быстро «дошёл» и, пожалуй, не протянул бы долго, если бы не то, чем обеспечивал он себе и освобождение от «общих», и дополнительный кусок. Лагерная проститутка мужского пола, существо одновременно глубоко презираемое всеми до того, что с ним брезговали оказаться рядом или заговорить, и в то же время пользовавшееся привилегиями, так как иные из тех, кто брезговал заговорить на людях, нисколько не брезговал пользоваться его «услугами» наедине – что могло быть отвратительнее? У существа давно не было даже имени, а лишь клички, одна другой срамнее. Чаще всего, его называли Глистом. При встрече с ним Сергей всякий раз ощущал глубокое омерзение, доходившее до тошноты.

Его собственные силы были на исходе уже по прибытии в лагерь, а на общих работах стали иссякать с катастрофической быстротой. Его хрупкие руки не могли справляться с тяжеленной тачкой, а голова нестерпимо кружилась. Как ни выбивался он из сил, а нормы выполнить не мог и за это всякий день получал штрафной паёк.