– Ах, Игнат Матвеич, чистое наказание с этим учебником! Мало того, что по нему дети в третьем и четвёртом классе должны изучать философию и исторический материализм, мало того, что в нём опорочена вся русская история, так ещё теперь нам приходится регулярно «править» историю СССР! Осудили Зиновьева и Каменева – мы заклеивали в нём их фотографии и текст, посвящённый им. Осудили Тухачевского – та же история. Завтра, должно быть, ещё кого-нибудь заклеивать придётся.
– А не проще ли выпустить новый учебник?
– История ВКП(б) меняется слишком быстро, чтобы успевать выпускать новые учебники. Поэтому, кажется, мне придётся заклеивать эти фотографии до тех пор, пока не останется одна единственная… – Наташа подала Игнату кружку духовитого травяного отвара: – Вот, попейте горяченького, согрейтесь! И картошечки я сейчас испеку. И молочка немного к ней…
Игнат вынул из мешка вырезанную из дерева лошадку:
– Вот, – поставил на стол, – отдашь, маленько погодя, Васеньке. Скажешь… – он чуть улыбнулся, – скажешь, старичок-боровичок из леса мимо шёл и гостинец оставил.
Наталья Терентьевна растроганно улыбнулась, утёрла набегавшие то и дело слёзы. Она постарела, милая, славная Наташа. Фигурой тоненькой и теперь как девушка юная, а лицо всё в паутине морщин, и волосы, в пучок сзади собранные, уже пегие от обильной седины.
– Тяжело тебе, Наташенька, одной да с дитём?
– Совсем одной куда тяжелее было, – улыбнулась она. – Да и кому теперь легко?
– Кому-то легко, – вздохнул Игнат, вспомнив младшего сына. – Кто совесть свою сжёг.
– Им тоже нелегко. Совесть сжечь можно, но не страх. А они боятся. Чем легче живут, тем больше. Кому должно быть страшнее падать – нищему колхознику, для которого жизнь стала мукой, или всесильному маршалу, ещё вчера имевшему всё? Лёгкой доли искать – дело пустое. Все люди страдают. Только одни – с Христом, а, значит, с надеждой, а другие – без него. Так уж лучше со Христом страдать.
– Когда бы всем дано было это понять…
– Вы устали, Игнат Матвеич, я вам постелю сейчас.
– Да-да, Наташенька, спасибо, – кивнул Игнат, чувствую, что глаза его и вправду отяжелели и закрываются сами собой. – А ты разбуди меня ещё до свету, чтоб никто меня не увидел.
Уходя поутру в обратный путь, Игнат ещё раз заглянул к внучке, наказал Наташе беречь её и простился тепло, как с родной дочерью. Хотя миновало больше семи лет со времени побега из этих краёв, а и поныне помнилась каждая тропинка, каждый поворот. И, несмотря на сумрак и туман, Игнат легко ориентировался на местности. К тому моменту, как ночь уступила права пасмурному дню, он уже был далеко от родной деревни. Завидев на дороге телегу, окликнул погонявшую клячу бабу:
– До города не подбросишь?
– Я бы подбросила, а кобыла и без тебя, старого, еле ноги переставляет.
Игнат пошарил в кармане:
– А если не задаром, то лошадь станет сговорчивее?
При виде денег глаза бабы жадно заблестели:
– Да кто её, клячу хромую, спрашивать станет! Сидай, дед!
Игнату самому было жаль голодную, измученную лошадь. Ни один хозяин не доведёт свою животину до такого состояния – только колхоз. А ведь покорми её порядком, почисть щёткой, дай отдохнуть – ещё бы ожила она, ещё бы побегала. Но ведь и людям не слаще. Могла бы и эта испитая баба быть дородной и румяной, одетой прилично, а не в обноски. Тогда, должно быть, не рычала бы она собакой на старика, попросившего подбросить его до города…
Поезда пришлось ждать долго и, болтаясь без дела на вокзале, Игнат вдруг заметил в толпе знакомую сизую от беспробудного пьянства рожу. Ивашка Агеев! Тот самый, что едва не запалил Игнатова жеребца, и которому он, Игнат, разбил в кровь нос…
Матвеич поспешил затеряться в толпе, гадая, видел ли его Ивашка? Зачастило тревожно сердце, мелькнула даже мысль поскорее убраться с вокзала. Но куда же? Ведь вот-вот подойдёт поезд!
Семь потов сошло с Игната в томительном ожидании. Наконец, пришёл поезд, и он с облегчением устроился в вагоне. Значит, не приметил его Ивашка – оборонил Господь. А теперь ещё немного – и дома. Катя, небось, раскричится, разругается. Но это ничего, это нестрашно…
Поезд уже тронулся, навсегда увозя Игната прочь от родных краёв, когда в вагон вошли двое дюжих милиционеров и решительно направились к нему. За их спинами маячил злорадно ухмылявшийся Ивашка.
– Ну, вот и поквитался я с тобой, кулачьё проклятое!
Глава 8. Хлопоты
Тая возникла на её пороге так внезапно, что Лидия похолодела в предчувствии недоброго. Вид бывшей воспитанницы также давал повод для самых серьёзных опасений. Исхудалая, с бледным лицом и пересохшими губами, с лихорадочно блестящими, полубезумными глазами – казалось, ещё чуть-чуть и она свалится в припадке.
Привидение, некогда бывшее Таей, протянуло высохшие руки, заговорило с лихорадочной быстротой:
– Лидия Аристарховна, миленькая, вы должны помочь!.. Вы одна можете! Умоляю вас, помогите!.. – дальше говорить сил не было, и несчастная захлебнулась в судорожных рыданиях.